Рассказы и крохотки
Шрифт:
Зотову невольно пришлось оглянуться и ещё раз – последний раз в жизни – увидеть при тусклом фонаре это лицо, отчаянное лицо Лира в гробовом помещении.
– Что вы делаете! Что вы делаете! – кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. – Ведь этого не исправишь!!
Он взбросил руки, вылезающие из рукавов, одну с вещмешком, распух до размеров своей крылатой тёмной тени, и потолок уже давил ему на голову.
– Не безпокойтесь, не безпокойтесь, – сильно окая, уговаривал Зотов, ногой нащупывая порог сеней. – Надо будет только выяснить один вопросик…
И ушёл.
И за ним Гуськов.
Проходя
– Этот состав задержите ещё.
В кабинете он сел за стол и писал.
«Оперативный пункт ТО НКВД.
Настоящим направляю вам задержанного, назвавшегося окруженцем Тверитиновым Игорем Дементьевичем, якобы отставшим в Скопине от эшелона 245413. В разговоре со мной…»
– Собирайся! – сказал он Гуськову. – Возьми бойца и отвезёшь его в Мичуринск.
Прошло несколько дней, миновали и праздники.
Но не уходил из памяти Зотова этот человек с такой удивительной улыбкой и карточкой дочери в полосатеньком платьице.
Всё сделано было, кажется, так, как надо.
Так, да не так…
Хотелось убедиться, что он таки переодетый диверсант или уж освобождён давно. Зотов позвонил в Мичуринск, в оперативный пункт.
– А вот я посылал вам первого ноября задержанного, Тверитинова. Вы не скажете – что с ним выяснилось?
– Разбираются! – твёрдо и сразу ответили в телефон. – А вы вот что, Зотов. В актах о грузах, сгоревших до восьмидесяти процентов, есть неясности. Это очень важное дело, на этом кто-то может руки нагреть.
И всю зиму служил Зотов на той же станции, тем же помощником коменданта. И не раз тянуло его ещё позвонить, справиться, но могло показаться подозрительным.
Однажды из узловой комендатуры приехал по делам следователь. Зотов спросил его как бы невзначай:
– А вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его.
– А почему вы спрашиваете? – нахмурился следователь значительно.
– Да просто так… интересно… чем кончилось?
– Раз-берутся и с вашим Тверикиным. У нас брака не бывает.
Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека…
Для пользы дела
– …Ну, кто тут меня?.. Здравствуйте, ребятки! Кого ещё не видела – здравствуйте, здравствуйте!
– С победой, Лидия Георгиевна!
– С новосельем!
– С победой и вас, мальчики! И вас, девочки! – Лидия Георгиевна вскинула руки и шевелила пальцами приветственно, всем видно. – С новым учебным годом – и на новом месте!
– Ура-а-а!!
– Не жалко, что поработали? Каникул – не жалко? Воскресений – не жалко?
– Не-е-ет!
– И скажите, ребята, как у нас с младшими благополучно кончилось: никто под кран не попал, никто в канаву не свалился!
Лидия Георгиевна стояла на верхней маленькой площадке лестницы, у дверей учительской, и оглядывала молодёжь, отеснившую её с трёх сторон – из узкого коридора справа, из узкого коридора слева и по неширокой лестнице снизу. Это было самое просторное помещение в здании техникума, здесь даже собрания устраивали, протягивая ещё репродукторы в коридоры. Обычно
здесь не было много света, но в сегодняшний солнечный было довольно, чтоб различать лица и пестроту лёгких летних одежд. Подруги с подругами, друзья с друзьями сгрудились тесно, перекладывая подбородки через плечи передних и подтягиваясь за их шеи, чтоб лучше видеть, – и всё это вместе сияло и чего-то ждало от Лидии Георгиевны.– А кто это там прячется от меня? Лина? Ты косу срезала? Такую косу!
– Да кто их теперь носит, Лидия Георгиевна!
Учительница озиралась, и ей хорошо было видно, как за лето преуспели новые девичьи причёски: где-то ещё мелькали, правда, и короткие косички с цветными бантиками, и скромные проборчики – но уже, о, как много стало этих по виду необихоженных, кой-как брошенных, полурастрёпанных, а на самом деле очень рассчитанных копнышек. А мальчики все были с незастёгнутыми в'oротами – и те, кто уже выкладывал покоряющий чуб, и у кого волосы торчали ёжиком.
Здесь не было младших – тех почти детей, но и столпившиеся старшекурсники были ещё в том незакоренелом, послушном возрасте, когда людей так легко повернуть на всё хорошее. Это светилось сейчас.
Едва выйдя сюда из учительской, и всё сразу увидя, и окунувшись в глаза и улыбки, Лидия Георгиевна взволновалась – от этого высшего ощущения учителя: когда тебя вот так ждут и обступают.
А они не могли бы назвать, чт'o они видели в ней, просто по свойству юности любили всё непритворное: на лице её никому не трудно было прочесть, что она думает именно то, что говорит. И ещё особенно узнали и полюбили её за эти месяцы на стройке, где она провела и свой отпуск, куда приходила не в праздничных костюмах, а только в тёмном и где стеснялась посылать других на работу, куда сама не пошла бы. Она вместе с девочками мела, сгребала, подносила.
Ей было скоро тридцать, она была замужем и имела двухлетнюю дочку – но все студенты только что не в глаза называли её Лидочкой, и мальчишки гордились бросаться бегом по её поручениям, которые давала она лёгким, но властным движением руки, а иногда – это был знак особого доверия или надежды – прикоснувшись кончиками пальцев к плечу посылаемого.
– Ну, Лидия Георгиевна! Когда переезжаем?
– Когда?!
– Ребятки, семь лет ждали! Подождём ещё двадцать минут. Сейчас Фёдор Михеич вернётся.
– Лидия Георгиевна! А – что иногородним? Нам же надо или на квартиры – или будет общежитие?
– Надоело по два человека на койке!
– Да ещё б я не понимала, ребятки! А таскаться сюда за переезд по грязи?
– Туфель никогда не наденешь! Из сапог не вылазим!
– Но иногородним надо решать сегодня!
– А почему до сих пор не переехали?
– Там… недоделки какие-то…
– Всегда-а недоделки!
– Мы сами доделаем, пусть нас пустят!
Паренёк из комитета комсомола в рубашке в коричнево-красную клетку, который и вызвал Лидию Георгиевну из учительской, спросил:
– Лидия Георгиевна! Надо обсудить – как будем переезжать? Кто что будет делать?
– Да, ребятки, надо так организовать, чтоб хоть за нами-то задержки не было. У меня идея такая…
– Тише вы, пингвины!
– Такая идея: машин будет две-три, они перевозить будут, конечно, станки и самое тяжёлое. А всё остальное, друзья, мы вполне можем перетащить, как муравьи! Ну, сколько тут…? Какое расстояние?
– Полтора километра.
– Тысяча четыреста, я мерил!
– Чем ты мерил?