Рассказы и очерки

Я дочитал, и мы замолчали. Мне не хотелось нарушать величия этой минуты. Открыв окно, я сказал:

– Кратчайший путь вон там, через забор. Покойной ночи.

И погасил лампу.

– Покойной ночи, - произнес в темноте взволнованный голос.
– Так я попробую. Большое спасибо.

И он исчез бесшумно, как летучая мышь. Все-таки это был ловкий вор.

Через два дня его поймали. Он сидел с листком бумаги у прилавка и грыз карандаш. На бумаге была только одна строчка "Каждый ворует как может..." - явное подражание "Балладе Рэдингской тюрьмы".

Суд дал ему полтора года, как рецедивисту-взломщику.

Через какой-нибудь месяц мне принесли от него целую тетрадку стихов. Вор описывал страшные вещи: сырые тюремные подземелья, казематы, решетки, звенящие оковы на ногах, заплесневелый хлеб, дорогу на эшафот и невесть что еще. Я прямо ужаснулся чудовишным условиям в этой тюрьме.

Журналист, знаете ли, проникнет всюду, вот я и устроил так, что начальник той тюрьмы пригласил меня осмотреть ее. Это оказалось вполне гуманное и благоустроенное заведение. Своего вора я застал как раз в тот момент, когда он доедал чечевичную похлебку из жестяной миски.

– Ну что, - говорю я ему, - где же эти звенящие оковы, о которых вы писали?

Вор смутился и растерянно покосился на начальника тюрьмы.

– Господин редактор, - забормотал он, - так про то, что тут есть, не напишешь никаких стихов. Что поделаешь!

– Так у вас нет никаких жалоб?
– спрашиваю я.

– Никаких, - говорит он смущенно.
– Только вот стихи писать не об чем.

Больше я с ним не встречался. Ни в рубрике "Из зала суда", ни в поэзии.

1 В темнице и карцере (лат.).

ДЕЛО ГОСПОДИНА ГАВЛЕНЫ

– Раз уж господин редактор завел речь о газете, - сказал Беран, - я вам кое-что скажу. Что большинство читателей прежде всего ищет в газете? Ясно, "Из зала суда". Кто знает, почему это их так интересует - потому ли, что каждый из них в глубине души правонарушитель, или же, наоборот, они черпают в судебных отчетах моральное удовлетворение? Во всяком случае, этот отдел читают с увлечением. А раз так, значит, он должен появляться регулярно каждый день.

Однако же возьмите, к примеру, судебные каникулы: суд на замке, но судебная хроника в газете должна быть. А то еще часто случается, что ни в одном суде нет интересного дела. Однако судебный хроникер должен дать интересный отчет во что бы то ни стало. В таких случаях беднягам репортерам приходится это "интересное дельце" попросту высасывать из пальца.

Существует настоящая торговля такими вымышленными процессами. Репортеры их продают, покупают, одалживают, обменивают на пачку папирос и так далее. Я все это знаю потому, что у моей хозяйки на квартире жил судебный хроникер. Забулдыга был и лентяй, но способный парень, а платили ему буквально гроши...

Однажды в кафе, где обычно сходились судебные хроникеры, появился какой-то странный, неопрятный человек с одутловатым лицом. Звали его Гавлена, был он неудачник, недоучившийся юрист. Никто не знал, чем он живет, да и сам он едва ли отдавал себе в этом отчет. Так вот, у этого бездельника Гавлены был весьма своеобразный юридический талант: стоило дать ему сигару и кружку пива, как он, закурив и прикрыв глаза, начинал без запинки излагать вам интереснейший судебный казус. Он приводил основные тезисы защиты, удачную прокурорскую реплику и заканчивал обоснованным решением суда. Потом, словно проснувшись, открывал глаза и бубнил: "Одолжите пять крон".

Как-то раз репортеры решили испытать его "на выносливость": не сходя с места, он сочинил двадцать один судебный казус, один лучше другого, и только на двадцать втором запнулся и сказал: "Постойте-ка, это не подсудно единоличному судье... и судебной коллегии тоже. Это компетенция суда присяжных, а я им не занимаюсь". Он был принципиальным противником суда присяжных. Его приговоры всегда были строги, но с юридической точки зрения безупречны. Это был его конек.

Репортеры, увидев, что "отчеты" Гавлены много интересней и разнообразней того, что делается в суде, создали своего рода картель: Гавлена получал за каждое сочиненное им "дело" по определенному тарифу - десять крон и сигару, а кроме того "сдельную плату" - по две кроны за каждый месяц тюрьмы, который он присуждал вымышленному преступнику. Сами понимаете - чем строже приговор, тем серьезнее дело. Читатели газет всегда с необычайным интересом читали судебную хронику, когда там появлялись липовые "отчеты" Гавлены. Что и говорить, газеты нынче уже не те, что в его времена, - теперь в них одна политика да газетная грызня - не знаю, кому охота читать это.

Однажды Гавлена сфантазировал очередное дело...

Это не был шедевр, но прежде с такими же делами все сходило благополучно, а на этом сорвалось.

Вкратце дело было такое. Какой-то старый холостяк якобы поссорился с почтенной вдовой, живущей в доме напротив. Чтобы досадить ей, он купил попугая и научил его всякий раз, когда вдова выходила на балкон, кричать на всю улицу "Ты шлюха". Вдова подала на холостяка в суд, обвиняя его в оскорблении личности. Районный суд признал, что обвиняемый использовал попугая для публичного осмеяния пострадавшей, и приговорил холостяка именем республики к четырнадцати дням тюрьмы условно и к возмещению судебных издержек. "С вас одиннадцать крон и сигара", - закончил Гавлена свой отчет.

Этот отчет появился в шести газетах, разумеется в различном изложении. В одной газете он прошел под заголовком "В тихом доме", в другой - "Холостяк и бедная вдова", в третьей - "Попугай под судом" и так далее. И вдруг все эти газеты получили циркулярное письмо из министерства юстиции. В письме говорилось, что "министерство просит сообщить, какой именно районный суд рассматривал дело, отчет о котором помещен в таком-то номере вашей уважаемой газеты, ибо возбуждение оного дела, равно как и состоявшееся решение суда, незаконно, поскольку криминальные слова принадлежат не подсудимому, а попугаю, и нельзя считать доказанным, что попугай имел в виду именно потерпевшую; таким образом, налицо нет состава преступления, предусмотренного статьей об оскорблении личности. В худшем случае имело место только нарушение общественного спокойствия, и виновник, следовательно, подлежит лишь административно-полицейским мерам воздействия штрафу или предупреждению с предписанием убрать упомянутую птицу. В связи со всем вышеизложенным министерство юстиции желает знать, какой суд рассматривал данное дело, дабы начать соответствующее расследование..." и т. д. и т. д.; в общем, этакая бюрократическая канитель.

– Черт побери, Гавлена, заварили вы кашу!
– накинулись репортеры на своего поставщика.
– Приговор-то ваш никуда не годится, он незаконный!

Гавлена побледнел как мел.

– Как!
– закричал он.
– Мой приговор не законен? Тысяча чертей! Министерство смеет утверждать это обо мне, Гавлене?
– Репортеры никогда ие видели столь оскорбленного и рассерженного человека.
– Я им покажу, где раки зимуют!
– вне себя кричал Гавлена.
– Они еще увидят, не законен или законен мой приговор. Я этого так не оставлю!

От огорчения он тут же напился до положения риз.

Потом взял лист бумаги и написал в министерство юстиции письмо с пространным юридическим анализом, из которого следовало, что приговор правилен, ибо когда владелец попугая учил птицу ругать соседку, то уже в этом проявилось заранее обдуманное намерение нанести оскорбление личности, явно имеющее противозаконный характер. Далее, означенный попугай это не субъект, но объект права, орудие преступления и т. д. Короче говоря, это был самый блестящий и тонкий юридический анализ, который репортерам когда-либо доводилось читать. Гавлена подписал его "неслужащий кандидат прав Вацлав Гавлена" и отправил в министерство.

– Вот!
– сказал он.
– И пока не решится это дело, я не буду заниматься судебными отчетами. Мне нужно получить моральное удовлетворение.

Министерство юстиции, разумеется, никак не реагировало на письмо Гавлены. А он ходил, насупившись, мрачный, еще более неопрятный, и даже похудел. Поняв, что ответа из министерства не будет, он загрустил, молча отплевывался в ответ на вое вопросы и в конце концов заявил:

– Погодите, я им покажу, кто прав!

Два месяца его никто не видел. Потом он пришел сияющий и объявил: