Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
Старшина думал, что можно бы указать Ванькину гарь, Медвежий лог и тому подобное, однако молчал и тоскливо смотрел на ярко раскрашенную карту дачи. Молчание его начинало производить странное действие на Псалтырина: мысли его невольно возвращались к Сухому логу, о котором просили мужики, и ему стало казаться, что нет решительно никаких оснований отказывать в их просьбе и что все доводы за отказ лишены всякого смысла. Впрочем, если б старшина не молчал, а настаивал, Псалтырин нашел бы опять тысячу возражений.
– - Ну, что же ты
– - Воля ваша.
– - Ну, однако?
– - Да что... как хотите, так и делайте.
– - Странный ты человек, Тихон Иваныч! Ну, а ты как думаешь, Ирод?
– - обратился Псалтырин к Голубеву:-- Можно им Сухой лог отвести?
– - Отчего нельзя? Можно.
– - Да ведь сам же ты говорил, что они тогда весь Епанчин бор перепортят?
– - Можно сторожей для охраны поставить.
– - Сторожей, сторожей. Это мошенников-то, воров, негодяев? За штоф сами себя продадут. Будут пьянствовать, безобразничать, обирать мужиков -- вот и все. Уж именно приставить козла караулить капусту.
– - Как угодно. Мое дело сторона.
– - Будто бы? А, говорят, кто-то уж и цену объявил по 20 рублей со двора, а?
Голубев чуть-чуть покраснел и несколько глухо проговорил:
– - Какую цену?
– - За право вырубки леса из ближайших мест, а?
– - Не знаю-с.
– - Не слыхал?
– - Не слыхал-с.
– - А ты не слышал, Тихон Иваныч?
– - Насчет чего-с?
– - Насчет того, что кто-то с погорельцев просил по двадцати рублей за вырубку леса?
– - Не знаю-с... не слыхал-с. Кто бы это? Не знаю-с.
– - Так, так. Не слыхал, не видал, знать не знаю, ведать не ведаю. Ох-хо-хо! Да, да.
Псалтырин опять сморщился, как от физической боли, и замолчал.
– - Так вот что, Тихон Иваныч,-- сказал он, наконец, точно пробуждаясь от сна:-- ты подумай еще, посоветуйся, а подумаешь, приходи... ну, хоть завтра утром часов в десять. И я подумаю.
– - Слушаю-с.
– - Пока до свидания.
– - Будьте здоровы.
– - С богом!
Старшина и Голубев вышли на крыльцо.
– - Эко погодье!
– - сказал старшина.
Голубев посмотрел на серое небо, на мокрые крыши и ничего не ответил.
– - Что это, господи, измаял расспросами, -- начал старшина,-- докудова это?
– - Прощайте,-- лениво сказал Голубев и хотел идти.
– - Погоди-кось, постой на минутку,-- удержал его старшина.-- Ты бы того... что ли... этого...
– - Чего?
– - Как-нибудь того бы, а? Какого лешего в самом деле.
– - О чем ты?
– - Да ты бы того... сбавил маленько, а?
– - Чего сбавил?
– - Ну вот! Ведь мы один на один. Ты бы по-божьи... по пяти рубликов, а? Чудесное бы дело!
– - Десять, меньше ни копейки.
– - Ну?
– - Верно. Прощай.
– - Да ты постой!
– - Нечего стоять. До свиданья.
– - Погоди-кось, постой, говорю!.. Пять бы.
– - Некогда мне.
– - Да ты погоди! Какого
ляда. Больше шести не дадут.– - Дело ихнее.
– - Ей-ей, не дадут, ни-ни.
– - Я и не прошу.
– - Знаю, что не просишь. Видишь, какая статья...
– - И десять дадут, и двадцать дадут.
– - Ни-ни, жаловаться хотят, вот, друг ты мой, какая оказия.
– - Я не боюсь.
– - Знаю, что не боишься. Только опять же прикажет управляющий Сухой лог отвести -- вот и все. Тогда, брат, сам знаешь... А тут бы сегодня же и дело все порешили.
Голубев вдруг засмеялся сухим, деревянным смехом, причем кожа на его лице растянулась и сморщилась в какие-то странные и нелепые складки.
– - Пускай отводит,-- сказал он,-- мне все равно. Не мытьем, так катаньем. Я их протоколами доеду.
Старшина в недоумении развел руками.
– - Как же так, братец мой?
– - А так.
– - Ну, не знаю.
– - А вот узнаете.
– - Это ведь тоже, брат... как тебе сказать...
– - Андрюшка в тюрьме отсидел?
– - Ну, отсидел, это верно.
– - А Пикараев? А Марчев? А за что? Не фордыбачь! Протокол, другой, третий -- раз, два, три, и готово! "Я и в лесу не бывал". Врешь -- был. Вот что. Понял?
– - Так-то так.
– - Прощай.
– - Нет, постой-кось. Погоди, говорю, слушай-ка. Вот что... видишь ли... ты бы поопасался маленько того.
– - Чего поопасался?
– - А того... такая штука, что разговоры идут нехорошие.
– - Какие разговоры?
– - Сам знаешь, какой у нас народ... самый отчаянный.
– - Ну?
– - Ну вот, и идут разговоры. Говорят: "Что Ионычу было, то и ему будет". Это про тебя, значит.
Голубев побледнел: Ионыч был вальдмейстер, которого убили.
– - Вот, братец ты мой,-- продолжал старшина: -- Тоже и с народом надо сноровку. Сам знаешь, какой у нас народ отчаянный, сущие разбойники, будь они прокляты, варнаки!
– - Кто это говорил?
– - помолчав, спросил Голубев.
– - Мало ли кто.
– - Я подам явку.
– - О чем?
– - А вот что ты говорил.
– - Перекрестись! Я тебе ничего не говорил. Ничего не слыхивал, знать не знаю, ведать не ведаю.
Голубев подумал и сказал:
– - Восемь.
– - Ни-ни!
– - Как хотите.
– - Пять рублей и по рукам.
– - Семь.
– - Нет, и не говори.
– - Ну, черт с вами!
– - По рукам?
– - Ладно.
Голубев и старшина ударили по рукам и дружески распростились. Затем Голубев скрылся у себя во флигеле, а старшина, выйдя за ворота, зашагал под дождем через площадь.
III
На другой день утром Псалтырин проснулся разбитый и больной. Заснув лишь в третьем часу ночи, он спал плохо и тревожно. Хмурясь и охая, он едва поднялся с постели. В окно глядело хмурое, ненастное утро. Шумел ветер, в окно хлестал дождь.