Рассказы и повести

Она подошла, и он понял: это не мама - Другая женщина, чем-то похожая на маму и одновременно на Машу Архангельскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека - получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза.

– Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять?
– спросила Аэлита.

Дюк знал, поскольку это было его квартира.

– А вам кого?
– спросил он.

– Я не знаю имени. Мальчик-шаман.

– Талисман, - поправил Дюк.

– Это я.

– Ты?
– удивилась Аэлита и даже сняла очки, чтобы получше рассмотреть Дюка.

Ничего особенного она в нем не увидела и вернула очки на прежнее место.

– Это хорошо, что я на тебя сразу напоролась. Это хорошая примета, заключила Аэлита.

– Случайно...
– философски возразил Дюк.

Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы постояла, постояла, да и ушла.

– Случайно ничего не бывает, - возразила Аэлита.
– Все зачем-нибудь.

Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если второе - то зачем? Зачем, например, стоит перед ним эта странная марсианская женщина, от которой пахнет воздухом и водой, а именно - дождем. Которую он никогда не видел прежде, а кажется, будто знал давно.

Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал - как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям; как предлагает обычно Лев Семенович: "Потрудитесь выйти вон!"

И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть.

– Можно я к тебе не пойду?
– спросила Аэлита.
– Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная.

– Можно, - обрадованно разрешил Дюк.

– Пойдем в парадное, - предложила Аэлита.
– Там батарея есть.

Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет.

Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила:

– Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно...

Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал:

– Двадцать пять.

Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской - 34+16 и разделил на два. Получилось двадцать пять.

– Сорок, - сказала Азлита низким голосом.

Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил.

– Не может быть, - сказал он.

– Я тоже не верю, - согласилась Азлита.
– Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу... Ужас... Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной...

Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.

– А чего? Сорок - не много, - слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием "Любовь". Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет - совершенно непонятно.

– Не много, - согласилась Аэлита.

– Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна...

Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.

– Не плачьте, - попросил Дюк.
– В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?

– Все - это все. А я - это я, - не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.

– Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе?
– догадался Дюк.

– Немножечко, - тихо взмолилась Аэлита.
– Всего на десять лет. Больше я не прошу...

– Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман.

– Не отказывайтесь!
– шепотом вскричала Аэлита.
– Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я - из-за него.

– Из-за кого?

– Я замуж выхожу.
– Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю.
– Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила...

– Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница?
– спросил Дюк, примешивая в интонацию побольше беспечности.
– Подумаешь, десять лет...

– Психологически...
– Аэлита подняла палец.
– Он не должен об этом знать.

Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью.

– А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, - нашелся Дюк.

– "Не говорите"...
– передразнила Аэлита.
– Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.

Дюк растерялся.

– Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых.

Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс как снежный ком.

– Вы зря ехали, - сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам.
– Я не талисман.

– Талисман, - спокойно возразила Аэлита.

– Но я же лучше знаю, - мучительно улыбнулся Дюк.

– Ты не можешь этого знать.

– Как?
– растерялся Дюк.

– Потому что твое, ну вот это твое свойство - оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?

– Нет.

– Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант - это норма. Для тебя. Вот и не чувствуешь...

Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть...