Рассказы и повести

Молодой серьезный врач что-то писал в истории болезни. Молоденькая медсестра хрюкала никелированными приборами.

Врач поднял на нас глаза.

– У нее в носу метастаз, - сказал я.

– Сейчас проверим, - пообещал врач.

– Ой! Хоть один веселый больной, - обрадовалась медсестра.
– А то все ходят... Э... э...
– Она сделала мину, показала, как все ходят.

Медсестре надоело подавленное настроение пациентов, в которое ей приходилось погружать свой день.

Тамара села на стул.

Я вышел из кабинета и вернулся на прежнее место.

– А я, например, и не собираюсь падать духом, - сказала женщина из Донецка.
– Я с мамы пример собираюсь брать. У меня знаете какая мама?

Я смотрел, внимая.

– Она во время войны партизанам хлеб давала, так немцы ее дом сожгли с двумя детьми маленькими. А в самом конце войны она на мину наступила, ей ногу оторвало.

Так она в сорок шестом году без ноги замуж вышла и меня родила. А сейчас, когда со мной такой случилось, она сюда в Москву приехала меня морально поддерживать. Я сейчас в Третьяковскую галерею пойду... Когда еще теперь в Москву попаду...

Из кабинета вышла медсестра, стала искать кого-то глазами. Увидела веселого старика и пошла к нему.

– Надо еще немного полечиться, - сказала она, подходя.

Старик поднялся ей навстречу. Глаза его напряглись и лицо полностью перестало быть прежним. Такие напряженные и бессмысленные лица бывают у штангистов, когда они держат над головой непомерную тяжесть. Я не знал, что страх имеет такое же выражение.

Я подошел к кабинету, заглянул в него.

– Кто вас направил?
– спрашивал врач у Тамары.

– Районная поликлиника.

– Делать им там нечего! Как будто у нас работы мало...

Безобразие, в сущности...

Тамара смотрела на врача влюбленным взором, и чем больше он возмущался, тем сильнее ей нравился.

А врача, видимо, искренне раздражала Тамара, ее пустяковая болезнь, ее груди и живот, похожие на три подушки.

Тамара чмокнула врача в щеку, чего он совершенно не желал, и выскочила в коридор. Схватила меня за руку, и мы помчались в сторону гардероба. Женщина из Донецка проводила нас глазами. Я улыбнулся ей виновато. Я был виноват в том, что уходил, а она оставалась.

Мы оделись и вышли на улицу. Тамара достала два апельсина. Один мне, другой - себе. Я стал сдирать кожуру зубами, и мой рот наполнился душистой горечью.

День был пасмурный, но сочетание неба и снега на крыше - прекрасно по цвету.

– Здравствуй, день!
– крикнул я.

– Ты чего орешь?
– удивилась Тамара.
– Встал и орет. Едем!

Мы сели в машину.

– К спекулянтке!
– велела Тамара.
– На улицу Вавилова.

Обретя здоровье, ей захотелось красоты.

Я привез Тамару на улицу Вавилова. Здесь она меня с собой не позвала.

Тамара отсутствовала час или полтора, потом явилась с какой-то конструкцией на ногах, напоминающей каторжные колодки периода Смутного времени. Не хватало только звенящих волочащихся цепей.

Тамара села в машину. Оглядела свое приобретение.

– Что это?
– спросил я.

– Колотырки. Как корова на копытах, - определила Тамара.

– Удобно?

– Ну что ты...

– А зачем купила?

– А черт его знает... Модно...

– Сколько?
– спросил я.

– Не могу сказать. Стыдно. Совестно вслух произнести.

– Зачем ты поддерживаешь рублем недостойные элементы нашего общества? Это безнравственно.

– Ты шутишь. А ведь это так.

– Я не шучу.

– Ты себе не представляешь: она со мной так разговаривает и держится, как будто это я спекулянтка, а она ученый-физик. Я всю жизнь робею перед нахалами.

Я вывел машину из переулка. Выехал на главную улицу.

По тротуару, полоща юбкой, шла цыганка с цыганенком на руках. На ногах у нее были фетровые боты, на плечах - плюшевая рвань. Но взгляд ее был устремлен куда-то сквозь людей и, как казалось, был объят высоким гордым помыслом.

– Как бы я хотела когда-нибудь пройти вот так...
– задумчиво сказала Тамара.
– Ни от чего не зависеть: ни от жилья, ни от людей.

– Хиппуй!
– предложил я.
– Хиппи - интеллигентные цыгане.

– Ну да...
– не согласилась Тамара.
– В моем-то возрасте. Хиппуют с пятнадцати до двадцати пяти.

– А тебе сколько?
– спросил я.

– А ты как думаешь?

– Шестнадцать.

– Правильно, - согласилась Тамара.
– Мне всегда будет шестнадцать. Шестнадцать плюс старость. Шестнадцать плюс смерть. В библиотеку!

– Зачем?

– Мне надо материал собрать.

– Ты же собиралась борщ варить, как симфония.

– Борщ сожрут и спасибо не скажут. А мысли останутся. Какой-нибудь тощенький студент лет через сто придет в библиотеку, отыщет мою брошюрку. Изучит. Скажет: "Спасибо, Тамара!" И спасет человечество.

– Почему через сто?

– Может быть, и через год. Придет, а книжки нет. Поехали!

... Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре к каждому типоразмеру...

Я стал думать, как перевести на английский язык "номенклатуру" и "типоразмер". В это время раздался телефонный звонок. Мужской голос казал, что он разводится с женой и чтобы я помог ему перевезти книги. Я спросил:

– А кто это говорит?

Голос сказал:

– Володя.

Я не знал ни одного Володи и спросил:

– Какой Володя?

Голос сказал, что это - мой брат.

У меня действительно есть троюродный брат Володя, но мы разговариваем по телефону раз в семь лет, и я успеваю отвыкнуть от его голоса. В детстве его имя сократили: не "Вова", а "Лодя", и я не могу представить его под другим именем.

– Лодя?
– спросил я.

– Ну да, - недовольно отозвался Лодя. Он терпеть не мог этой клички.

Однажды, в том же далеком детстве, мой папа подарил ему чашку с надписью: "Дорогому Лодуське от дяди Юры". Лодя тут же грохнул чашку об пол, за что был побит родителями, не больно, но унизительно.