Рассказы и завязи

— Да, да, Вы правы. Спасибо, что напомнили тот случай… Ну, а что думают нынче в нашем правительстве, к примеру?

Бенкендорф сделал несколько шагов к столу и раскрыл принесенную с собой кожаную папку.

— В правительстве сие известие воспринято по-разному. Большинство министров паникуют и не одобряют решения Вашего величества. Такое же положение и в Думе.

— Я знаю, — кивнул Николай. — Третьего дня приезжал сюда из Думы Родзянко и пытался меня отговорить. Я, конечно, сказал ему, что мое решение бесповоротно… Но меня поразил сам факт его приезда сюда!.. Что же еще, любопытно знать, говорят наши государственные мужи?

— Министр иностранных дел Сазонов называет Ваше решение «ужасным» и «опасным».

— Так… Так…

— Министр Кривошеин на заседании говорил, что «ставится ребром судьба России и всего мира. Надо протестовать, умолять, чтобы удержать его величество от бесповоротного шага. Ставится вопрос о судьбе династии, о самом троне, наносится удар по монархической идее».

— Эка испугал, коли на карту поставлена судьба Отечества. Я спасаю не самодержавие, а Россию.

— И это еще не все, — продолжал генерал. — Только что получено письмо, подписанное министрами и адресованное Вашему императорскому величеству.

Бенкендорф подошел к Николаю и протянул сложенный вдвое бумажный лист. Государь развернул его, но читать не стал, а лишь пробежал глазами, остановившись на самом окончании письма и произнеся его вслух:

— «…Находясь в таких условиях, мы теряем веру и возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»… Каково?.. Это позор, а не правительство… Все бумаги возьмите с собой в поезд, Павел Константинович. Сегодня же будем думать — кого оставить в правительстве, а с кем расстаться без сожаления.

— Слушаюсь, Ваше императорское величество!

— Но почему под письмом нет подписи премьер-министра? — удивился Николай Александрович.

— Премьер Горемыкин и министр финансов Хвостов письмо не подписали, — ответил Бенкендорф и опять заглянул в папку. — Вот слова Горемыкина, сказанные им на заседании правительства: «…Я его не осуждаю. На фронте почти катастрофа. Он считает своей священной обязанностью царя быть среди войск и с ними или победить или погибнуть. Он царствует и распоряжается судьбами русского народа не со вчерашнего дня. Нам остается склониться перед его волей и помогать ему, каковы бы ни были последствия. А там дальше — Божья воля».

— Похвально, похвально, — оживился Николай. — Хоть у одного нашлись слова, не лишенные державной мысли. Слава Богу… И я рад, что не ошибся в Горемыкине… Ну что же, будем с ним вдвоем горе мыкать, — усмехнулся император и опять спросил: — А как там в Ставке?

— Сообщают, что согласно приказу Вашего императорского величества Ставка переехала в Могилев. Ждут Вашего прибытия. Великий князь Николай Николаевич отбыл на Кавказ. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев и генерал-квартирмейстер Лукомский приступили к делам на своих местах.

— Хорошо, Павел Константинович, — сказал довольный государь император и взял со стола бумагу, над которой недавно работал. — Вот тут я набросал несколько слов моего приказа, какой оглашу, когда прибудем в Ставку. Послушайте… «Сего числа я принял на себя предводительство всеми сухопутными и морскими силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верой в помощь Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской»… Как Вы сие находите, Павел Константинович?

— Я нахожу сии слова Вашего императорского величества достойными защитника своего Отечества.

— Хорошо — кивнул император и тихая, «таинственная», как называли ее приближенные, улыбка появилась на его лице и тут же исчезла в аккуратной светло-рыжей бороде и усах государя.

Он подошел к окну и долго молча стоял и глядел сквозь огромные стекла, будто прощаясь с аллеями дворцового парка. Потом государь повернулся к собеседнику.

— Идемте, генерал. Чему уж быть — того не миновать, — решительно сказал Николай и добавил скорее для себя, чем для Бенкендорфа: — От судьбы не уйдешь…

…— Стоп!.. Стоп!.. Снято!.. — вскинул руки режиссер Репнин и хлопнул в ладоши.

Софиты погасли и в «царском кабинете» стало внезапно тихо и как-то непривычно серо. Только через высокие окна пробивался сюда дневной свет и совсем буднично освещал кинотехнику и людей, которые сейчас казались пришельцами из другого мира.

— Прекрасно! Всем спасибо! Перерыв! — громко продолжал выкрикивать режиссер. — Юра! Юра! Где Юра? Позовите помрежа!

— Я здесь, Вадим Андреич, — отозвался молодой человек в кожаном пиджаке и подошел к Репнину.

— Юра, дорогой. Сейчас перекур. Можно отдохнуть и перекусить. Потом здесь, в кабинете, мы снимем еще один дубль и выйдем на натуру. У тебя там все готово?

— Все, Вадим Андреич.

— Позаботься о массовке, пройди с ними весь эпизод. Проверь все детали. Помни: деталь — великая штука в нашем деле.

— Все понял, шеф.

Режиссер отпустил помрежа, а сам подошел к актеру Романкову, игравшему роль императора Николая и рядом с ним стоявшему Смирнову-Бенкендорфу.

— Все идет нормально, друзья мои. И у вас, Николай Александрович, по-моему, получается убедительно сегодня, — сказал Репнин.

— Спасибо, Вадим Андреич. Мы стараемся, — с улыбкой поблагодарил режиссера Романков.

— А больше и некому, Николай Александрович. Вы — народный артист России, да к тому же почти полный тезка последнего государя земли русской. Внешне вы с ним тоже очень схожи. Что же касается всего образа, то будем искать вместе и копать глубже… Вот в начале этого эпизода вам надо не просто сыграть, а, скорее, прожить мгновения жизни человека, который слов не произносит, но все мысли и чувства у него в глазах, во взгляде, все написано на его лице, или, как раньше говорили: на челе написано… Вы понимаете меня?

— Конечно. Я, по правде говоря, совсем не ожидал, что образ Николая Второго будет так сложен. Да и к стыду своему мало знал о нем… Очень поверхностно и искаженно.

— Не вы один. Вот мы и постараемся развеять мифы вокруг имени царя. Главное, что вам надо уяснить себе не только умом, но и всем существом своим, что Николай — личность глубоко трагичная.

— Я это давно понял, Вадим Андреич. Отсюда и хочу танцевать.

— Да, в этом ключе и будем работать, — согласился Репнин. — Ведь Николай стал императором неожиданно для самого себя, после столь же неожиданной кончины своего отца. И весь этот тяжкий самодержавный груз свалился внезапно на его плечи.