Рассказы (из разных сборников)
Шрифт:
— Ну, чего тебе надо? — строго спросил Славчо.
— Знаем, чего ей хочется. А только уйдет несолоно хлебавши.
— Пускай поплачет, как народ от ее муженька плакал. Бог правду видит, — послышались другие голоса.
Но вскоре воцарилось молчание.
Еще молодая, но страшно бледная, с упавшим на плечи платком, вся в слезах, Недювица подошла ближе.
Упала на землю, обняла Славчо колени.
— Отпусти, отпусти его, Славчо! Заставь за себя бога молить, прошу тебя, Славчо…
И продолжала плакать.
Воцарилась тишина. Крестьяне не сводили глаз с Недювицы, которая валялась на земле, в ногах у воеводы. Кто поверил бы три месяца назад, что спесивая жена чорбаджи Недю будет
— Ишь горемычная! — заговорили в толпе.
И тотчас, словно по молчаливому уговору, раздалось множество голосов, обращенных к воеводе:
— Воевода, воевода, пощади Недю. Просим тебя!
— Отпусти, отпусти его!
— Пусть вернется и знает, что по нашей милости жив остался.
— Мы ему прощаем!
Просьбы о помиловании и прощении неслись со всех сторон. Чувство человечности взяло верх: никто из присутствующих не потребовал смерти.
— Ладно! — согласился Славчо.
И, обратившись к Недювице, сказал:
— Ну, Недювица, к ужину жди мужа. Вот мое слово… А теперь пойди принеси трехлетнего да попотчуй нас на дорогу.
Недювица, от радости сама не своя, не знала, что и сказать… Она только целовала руки всем просившим за Недю.
— Только чтоб муж твой взялся за ум и человеком был: помнил, что он болгарин! — наставительно говорили ей более пожилые.
— Будет, будет. Добрым как голубь, ангелом кротким будет… Вот увидите, ей-богу, не лгу, — отвечала она, сама плохо понимая, что говорит.
— А что воевода приказал? Неси трехлетнего да угощай… И на вашей улице нынче Петков день.
Недювица бегом побежала домой, и вскоре на площади, под веселые здравицы и разговоры, полилось из бочонка трехлетнее белое чорбаджи Недю.
Казалось, все были счастливы тем, что сделали вместе доброе дело.
После этого происшествия дружина куда-то пропала, и про нее перестало быть слышно.
Ходили разные слухи. Одни толковали, что она ходит теперь где-то в других местах, другие — что ее изрубили в куски во Врачанских горах, третьи — еще что-то.
На самом деле Славчо распустил дружину, а сам ушел с женой в Сербию, в Неготин, где и поселился.
Так как ему досталась большая часть видинской казны, он занялся торговлей, благодаря своему трудолюбию и сноровке скоро разбогател и стал одним из самых знатных жителей Неготина.
После освобождения неготинский торговец вернулся на родину; теперь он занимает в Р. должность мирового судьи.
И надо сказать, это один из лучших мировых судей. Он так же хорошо умеет изобличать виновного, как прежде умел пинать в брюхо. Чему только не научится человек!..
Еще несколько слов: последний подвиг Славчо в Бели-Меле, то есть его появление с дружиной в Петков день на сельской площади и участие в хоро, остался тайной; турки так и не узнали об этом сердечном братании белимельчан с разбойниками.
Единственным недоброжелателем, который мог бы сообщить об этом властям, был Недю.
Недю на самом деле тогда же вечером вернулся к жене. Но с того дня он стал другим человеком… Читатель убедится в этом, если узнает, что в 1876 году среди множества заподозренных в пособничестве отряду Ботева и угоняемых связанными в Софию первым шагал белимельчанин Недю!
1890
Перевод А. Собковича
В КРИВИНАХ
Мы
приехали на Карнарский постоялый двор довольно рано. Там, по обычаю, остановились и вошли в корчму — отдохнуть и выпить по стаканчику виноградной водочки, прежде чем пуститься дальше по извилистым дорогам Стара-планины, чьи зеленеющие склоны начинались тут же, за воротами постоялого двора.Я ехал по этим местам впервые. Но трое моих товарищей и сограждан были старыми румынскими паломниками; они хорошо знали дорогу в Румынию — былую Колхиду сопотцов и карловцев, куда отец отправлял меня с десятью минцами в кошельке и пожеланиями счастья и удачи под крылышко одного родственника.
Вот почему всю дорогу до постоялого двора меня, словно овод, беспощадно преследовали куплеты глупой песенки:
Ночь июньская проходит, Показалася заря, Юноша коня выводит, Выезжает со двора. Распростясь с родимым кровом, На коня садится он, Об удачливой торговле Весь в мечтанья погружен.Из снеди, взятой с собой в дорогу, мы наскоро устроили легкий завтрак всухомятку, скрасив его беседой, шутками, смехом. Потому что как же тебе не будет весело, коли ты едешь по Стара-планине весной, и день прекрасен, и у тебя славные попутчики!
В корчме мы были не одни. В одном углу молча сидели еще два путника. Это были пешеходы, как можно было догадаться по их дорожным посохам, и не болгары, о чем свидетельствовала их одежда. Один из них, с лицом, покрытым буйной растительностью и почернелым от загара, с угрюмым, сверкающим взглядом, был в коротком, пришедшем в полную ветхость, зеленом сетре {144} , в жилетке, рваных брюках и с каким-то измятым платком на шее вместо галстука. А старая широкополая шляпа, надвинутая прямо на сумрачное лицо, придавала этому человеку еще большую мрачность, настойчиво напоминая о легендарных абруцких разбойниках {145} .
144
Сетре (турец.) — пиджак, кафтан.
145
…о легендарных абруцких разбойниках — Абруцкие горы в средней Италии были излюбленным местом разбойничьих шаек.
Наоборот, товарищ его, белолицый и безбородый блондин, был мало похож на итальянца и еще меньше на итальянца из Калабрии. На нем была короткая синяя блуза, широкие синие штаны и плоская шапочка с петушиным пером — все одинаково потрепанное и изношенное. Только ноги обуты в болгарские поршни. Видимо, это были итальянцы — рабочие с Гиршевой железной дороги {146} , которая тогда строилась, или из какой-нибудь каменоломни.
Эти два человека изредка тихонько перекидывались какими-то словами и все чаще поглядывали на нас, словно желая понять, о чем мы говорим и чему смеемся.
146
Гиршева железная дорога — железнодорожная линия Константинополь — Адрианополь — Пловдив — Сараньово, построенная в 1869–1872 гг. «Императорской железнодорожной компанией», организованной бароном Гиршем.