Рассказы из сборника 'Отступление'

Я сел. Комната была ярко совещена, и я видел, как родные мне люди, поднимаясь из глубин сна, начинают замечать вокруг себя ухмыляющиеся лица и возвращаются в мир безнадежности и ужаса.

Киров привел всех мужчин своего семейства, включая пару здоровенных братьев, дядю и даже отца - беззубого, припадающего на одну ногу старца. Старец ухмылялся так же зловеще, как и остальные члены семьи.

– Господин Киров, - сказала мама, - что вы хотите? У нас ничего не осталось. Ничего, кроме лохмотьев. Мы были соседями восемь лет, и за все эти годы вы не слышали от нашей семьи ни одного грубого слова...

Один из братьев схватил Сару и сорвал с неё тряпье, в которое та была завернута. Я понял, зачем явились эти люди. Они хотели отнять то последнее, что у нас осталось. Сам Киров протянул руки к Рахили. Сестре уже исполнилось семнадцать, но она все ещё оставалось похожей на худенькую маленькую девочку.

Дядя Самуил бросился на брата Кирова, но какой-то, оказавшийся сзади дяди человек, воткнул в него штык. Самуил успел схватить жену за руку, но человек выдернул штык, и дядя осел на пол. Самуил попытался привстать, но второй брат Кирова взял штык и вонзил его в горло дяди. Дядя опрокинулся навзничь и остался лежать со штыком в горле.

Я видел все, что происходило потом. Все остальные - отец, мама, Давид и даже дети - закрыли глаза. Губы отца чуть шевелились в молитве, но глаз он не открывал. Я же видел все происходящее.

В эти минуты я не умер только потому, что с холодной изобретательностью придумывал способы мщения находящимся в комнате людям. Картины расчленения заживо, избиение плетью, муки огнем и другие ужасы рождались в моем воспаленном мозгу. И я буду истязать их сам, дабы быть уверенным в том, что каждый из мучителей получит удар в самое болезненное для него место. Я считал количество погромщиков в комнате и старался запомнить их лица.

Не знаю, сколько времени пробыли бандиты в нашем доме, но вскоре с улицы послышались крики: "Большевики! Красные! Красные идут! Большевики в городе! Красные! Да здравствуют Советы!!".

Киров поспешно погасил свет, и из темноты до меня донеслись растерянные голоса и панический топот. Я открыл окно, выпрыгнул на тротуар и помчался в ту сторону, откуда доносились радостные крики. Вскоре я оказался в толпе мужчин и женщин, бегущих с радостными криками навстречу победоносной армии. Я чувствовал, как по моим щекам стекают слезы, тяжелые и горячие, словно расплавленное железо. Среди бегущих рядом со мной людей было много таких, которые, как и я, не могли сдержать слезы радости.

Мы свернули за угол и увидели триумфально вступающий в Киев авангард Красной армии. Часть красноармейцев была одета в лохмотья, а некоторые в потрепанные мундиры, кто-то из них носил сапоги, а кто-то лапти. Бородатые и радостные победители уплетали консервированный компот из банок, захваченных в оказавшейся на их пути бакалейной лавке. Среди этих воинов особенно выделялся один, в клеенчатом фартуке мясника и с огромным кавалерийским палашом в руках. Несмотря на свой странный вид, эта разношерстная армия смогла отвоевать Киев, и теперь обитатели города бежали, чтобы обнять и расцеловать своих освободителей.

– Гражданин начальник!
– выкрикнул я, останавливая человека, который показался мне командиром. Человек был не высок ростом и очень смахивал на конторского служащего. Он был целиком поглощен выуживанием персика из банки при помощи штыка.

– Гражданин начальник, умоляю...

– Что ты хочешь?
– спросил он, продолжая выковыривать из банки фрукт.

– Я хочу ружье. Мне нужно ружье и несколько человек в помощь!
– рыдал я, вцепившись в его рукав.
– Выслушайте меня. Выслушайте меня, ради Бога!

– Сколько тебе лет, товарищ?
– спросил он, не замедляя шаг и жуя успешно извлеченный персик.

– Шестнадцать. Дайте мне, пожалуйста, ружье и пошлите со мной несколько человек.

– Отправляйся домой, маленький товарищ, - сказал он, ласково потрепав меня за волосы.
– Иди домой к маме и папе, а завтра утром, когда мы выспимся и наведем порядок, приходи к нам в штаб, и мы все решим...

– Я не могу ждать до завтра!
– слезы лились по моим щекам.
– Только сейчас! Этой же ночью! Ружье мне нужно прямо сейчас!

– И в кого же ты хочешь стрелять?
– спросил он, первый раз внимательно взглянув на меня.

– Там пятнадцать человек, и я должен...

– Боже мой!
– со смехом произнес он.

– Почему вы смеетесь?!
– заорал я.
– Какого дьявола вы смеётесь?

– Я, товарищ, очень устал, - ответил он, вытирая лицо.
– Мы две недели были в боях, и мне очень хочется прилечь.

– Да будьте вы прокляты! Почему вы не хотите меня выслушать?

Он обнял меня за плечи, и мы зашагали рядом

– Ну, хорошо, малыш. Я тебя слушаю. Неужели дела обстоят действительно так плохо, как ты думаешь?

Я рассказал ему о нашем горе. По мере моего рассказа командир все больше мрачнел. Он отбросил банку с недоеденным компотом и крепко сжал мое плечо. Выслушав все до конца, командир отвел меня к какому-то очень высокому человеку в форменном кителе и обычных штатских брюках. Человек шагал чуть позади нас. Это был сотрудник Чека, который должен был немедленно наладить милицейскую службу в Киеве.

Красный командир, не отпуская моего плеча, поговорил с сотрудником Чека, и тот со вздохом произнес:

– Я могу дать тебе только одного человека. Надеюсь, что он не заснет по пути к дому.

– И ружье!
– крикнул я.
– Мне нужно ружье. Не забудьте дать мне винтовку!

Военные вначале с сомнением взглянули на меня, а затем обменялись вопросительными взглядами.

– Ему уже шестнадцать, - сказал командир.

– Не волнуйся, - произнес чекист, - мы дадим тебе винтовку. А теперь, ради всего святого, перестань выть.

– Хорошо, - ответил я, хотя слезы продолжали катиться по моим щекам. Не обращайте внимания. Где ружье?

Чекист отдал мне свою винтовку и подозвал красноармейца.

– Отправляйся с этим парнишкой, - сказал он.
– Там надо навести порядок. Молодой человек знает, что надо делать. Да перестань же ты реветь... Как тебя, кстати зовут?

– Даниил, - ответил я.
– И я вовсе не плачу. Большое вам спасибо.

И мы отправились в путь. Красноармеец и я. Мой сопровождающий был очень высоким, широким в плечах человеком. И почти таким же юным, как я. Он шел, почти смежив веки, а вокруг обеих глаз у него были огромные синяки, как будто его кто-то ударил.