Рассказы израильских писателей

— Помните же, товарищ, не забудьте, о чем я вам сказал. Этот совет вам пригодится.

— Спасибо, Ханан, большое спасибо. Шалом!

Господин Арлик, такой подтянутый, официальный, сидел за письменным столом. Чем-то чужим, холодным веяло от всего его облика. Тонкие губы кончались в уголках рта стреловидными наконечниками. Он говорил холодно и равнодушно.

— Я вызвал вас, чтобы выразить вам свое удовлетворение вашей работой. Вы отнеслись к ней в высшей степени добросовестно. Вам удалось очень быстро навести полный порядок в нашем архиве и уложиться в намеченные сроки. Благодарю вас. Но сейчас мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Полный расчет вы можете получить в бухгалтерии, у кассира для вас уже приготовлены деньги.

Мириам застыла на месте. Это было так неожиданно, что в первую минуту она даже не поверила тому, что услышала. Но замешательство длилось недолго. Из-под длинных ресниц блеснули слезы, ей стоило больших усилий, чтобы не разрыдаться. К горлу подступил противный комок. Она даже испугалась, что не совладает с собой и закричит, но все-таки удержалась, взяла себя в руки. Присущая ей сила воли и на этот раз выручила.

Сейчас мозг ее настойчиво сверлили слова господина Арлика: «выразить удовлетворение»… «благодарю вас».

«За что он меня благодарит? — подумала она. — Что означает его благодарность? И к чему вся эта лицемерная игра с человеком, который хотел — нет, не только хотел, но и начал жить нормально, по-человечески? К чему все это?»

В бюро наступила тишина. Такая тишина бывает перед бурей… Машинистка перестала стучать по клавишам, но Мириам казалось, что теперь так же громко стучит ее собственное сердце. Посмотрев на господина Арлика и встретившись с его выжидающим взглядом, она ясно поняла, что была здесь чужой и лишней и что ей остается только одно — хлопнуть дверью и уйти. Поскорей уйти к себе домой, к отчиму, к рано состарившейся матери, к маленьким братишкам и сестренкам. К Дейзи… Там, в ее убогом жилище так не благодарят, там не произносят лицемерно-вежливых слов, там беспощадно режут правду в глаза, не стесняясь в выражениях…

Лишь теперь она поняла истинный смысл слов Ханана и его намеков… Да, только сейчас, и она сделает так, как ей советовали! Именно сейчас, в эту минуту!

Мириам не помнит, долго ли она молчала, погруженная в свои мысли и чувства. Внезапно она услышала свой собственный, чуть приглушенный голос:

— Господин Арлик, а как будет с оплатой сверхурочных?

— Какие сверхурочные? — переспросил он удивленно. — Тут какое-то недоразумение… Как мне известно, вы работали свои обычные восемь часов в день. А если вы работали больше, чем положено, то без нашего ведома. И у нас нет для этого средств…

— Нет, господин Арлик, — перебила его Мириам. — Я не работала больше восьми часов в день. Но то, что мне положено за работу в праздничные дни, я не хочу и не собираюсь дарить вашей фирме… Ни в коем случае! И не думайте, господин директор, что те, кто нуждается в работе, решительно ничего не смыслят и ничего не могут сделать…

И, хлопнув дверью, Мириам с благодарностью подумала о милом и сердечном Ханане…

М. Стави Хлеб Пер. с иврита Л. Вильскер-Шумский

«К благочестивому человеку некогда обратился иноверец:

— У вас есть праздники, и у нас есть праздники. В то время, когда вы веселитесь, мы не веселимся, а в то время, когда мы веселимся, вы не веселитесь. Бывает ли так, что и мы и вы одновременно радуемся?

Тот ему ответил:

— Когда падают дожди».

(ИЗ ДРЕВНЕГО СКАЗАНИЯ)

В ожидании

Деревня ждала оценщиков [33] .

33

В период турецкого владычества Палестиной в задачу «оценщиков» входило определение урожая крестьянских хозяйств. От размеров урожая зависела «десятина», которую крестьянин обязан был доставить властям.

Жатва закончилась. Голодные коровы, тощие и изможденные от вечного недоедания, доели под корень жалкие стебли, оставшиеся после уборки, и последнюю, уже подсыхающую траву. А то, с чем не справились тупые зубы коров, выщипал мелкий скот. Козы и овцы рылись в каждой трещине, в каждой впадине, вынюхивая землю, словно хищники. Напрягая зрение, они ловко откапывали передними ногами остатки злаков и подбирали их своими чувствительными и мягкими губами.

День ото дня поля становились все более голыми и серыми. День от дня высыхали последние капли влаги, которую впитала земля во время скудных зимних дождей.

Выжженные солнцем поля были истоптаны и своим стадом и стадами из окрестных деревень, а чужой скот выглядел даже более тощим и голодным.

Поля, утратившие жизненные соки, ссыхались. Как будто во время сильных морозов, почва с треском раскалывалась и длинные, кривые щели разветвлялись, разбегаясь по всем направлениям.

Раскаленные небеса и выжженные поля слились воедино, уподобившись глыбе раскаленного металла, и от этого деревня казалась мертвой пустыней.

Деревня ждала оценщиков. Она ждала их с терпением и тупым унижением, обычным для покоренных. Каждый собирал свой ничтожный урожай, жалкую божью благодать, и складывал его в ровный аккуратный стог, готовя для оценщиков. Хозяин спал на этом стоге ночью, он же его охранял и днем, сидя и прикидывая в уме сложные, запутанные, безвыходные расчеты.

Приходилось решать исключительно сложную задачу, так как уже второй год как аллах отвернулся от грешников и ниспослал свои проклятия на землю.

В прошлом году аллах поразил их нашествием крыс. Крысы беспощадно уничтожали посевы. И исполнилось то, что было написано: «И будут ежедневно видеть твои глаза, как понапрасну погибает твой труд, ничего не остается ни скотине твоей, ни детям твоим, а рука твоя будет немощна чему-нибудь противодействовать».

И даже то жалкое, что было спасено от крыс, что созрело и было сжато и связано в снопы, на следующий день стало добычей грызунов.

Первый дождь, длившийся целых восемь дней, запер дома плуги и помешал обработать землю, когда она была еще рыхлой и пригодной для вспашки. А потом небеса стали медно-железными, без единого облака.

Напрасно мужчины после тщательного омовения рук и ног произносили свою сокровенную молитву аллаху и его пророку.

Напрасно изможденные женщины с грудями, высохшими и тощими, подобно их земле, с сердцами, преисполненными глубоких материнских чувств, смотрели на небо, мысленно вымаливая дождь и урожай. Им по закону не разрешалось вслух произносить имя аллаха.

Тщетно были обращены к небу и глаза младенцев — невинные детские глаза, воспаленные от зноя, ужасного, чудовищного. Понапрасну и они подымали свои взоры с немой мольбой, так как им неведомы были пути аллаха и его язык.

Все было напрасно.

Словно вылитым из железа и меди казалось небо над головой. Ни единой капли дождя. То, что люди посеяли слезой, они пожинали плачем, огорчением и сердцем, истекающим кровью. Они собирали свой урожай с бедных полей по жалким колоскам и увозили его на тощих ослах и голодных верблюдах на гумно.