Рассказы о книгах

Можно быть уверенным, что сорок тысяч долларов, полученных Юдиным за свой «дар» конгрессу, никак не решали его материальных затруднений.

И уж конечно, не боязнь революционных событий 1905 года руководила Юдиным при продаже его библиотеки за границу.

Касаясь этих революционных событий, автор очерка Виктор Утков пишет о Юдине: «...умный и по своему зоркий, он понял, что еще один-два таких удара — и самодержавие рухнет бесповоротно. И не зная выхода, больше всего боясь за судьбу своего сокровища, Юдин сообщил в Вашингтон о согласии продать библиотеку за предложенную цену...»

Мне кажется, что, во-первых, человек, понимающий, что вот-вот «самодержавие рухнет» и поэтому спешащий, «боясь за судьбу своего сокровища», продать это сокровище за границу, не заслуживает того сочувственного тона, каким это сказано, а во-вторых — это, конечно, не верно.

Избавиться от своей библиотеки Юдин мог гораздо проще, и в этом отношении безвыходного положения у него не было.

Известно, что, примерно в это же время, к нему специально приезжал из Петербурга доверенный крупнейшей книжно-антикварной фирмы Н. В. Соловьева — Андрей Сергеевич Молчанов, предлагавший Юдину отнюдь небезвыгодные условия покупки библиотеки.

Но Юдин не хотел видеть свое собрание распыленным, распроданным частями антикварными магазинами. По словам сына Юдина, «он мечтал видеть свою библиотеку вполне устроенной, как библиотеку города Красноярска, или Томска, или одного из университетских городов Европейской России, при условии, чтоб она носила имя ее собирателя»7.

Вот чего не могли предоставить Юдину невежественные царские чиновники и вот именно на какой «крючок» поймал русского купца-собирателя господин Бабин.

Желание видеть свое собрание сохраненным как единое целое— закономерно для любого собирателя. Имя Павла Михайловича Третьякова, отдавшего свою картинную галерею Москве, высоко чтут в наше советское время, и галерея носит имя ее создателя. На нечто подобное мог бы претендовать и Геннадий Юдин, если бы у него не отсутствовала именно та самая «зоркость», о которой пишет автор очерка Виктор Утков.

Громкое название: «Юдинский отдел библиотеки американского конгресса», плюс, как это ни дешево, но все-таки 40 тысяч долларов, заслонило Юдину и истинные цели господина Бабина и преступную, антипатриотическую сущность всей этой операции.

Журнал «Сибирские вопросы» тогда же писал по этому поводу: «В Америку отвезена из Красноярска знаменитая библиотека Г. В. Юдина... все тяжелые последствия этого станут еще более ясны будущему поколению... оно оценит этот факт и горьким словом помянет своих отцов...»8

Вот почему свой рассказ об этом я и назвал не «Судьба одного книгохранилища», как это сделал В. Утков, а «История одного преступления».

Мне кажется это более верным. Сейчас, в альманахе «Наш современник», из очень интересного очерка И. Фейнберга («История одной рукописи») стало известно, что архив Геннадия Юдина и остатки собранных им рукописных сокровищ недавно поступили из Красноярского областного архива в Москву9. Осталось не полмиллиона рукописей, о которых сообщал Бабин, но примерно десять тысяч «единиц хранения» имеется, причем ряд «единиц» весьма ценных.

И. Фейнберг сообщает, что в этих бумагах Г. Юдина он нашел рукописный черновик произведения Н. В. Гоголя «Повесть о капитане Копейкине», в первоначальной, еще не изуродованной цензурой редакции.

Рукопись эта для нас, разумеется, бесценна, но надо ли напоминать, что господина Бабина, представителя библиотеки конгресса, меньше всего интересовали автографы великого русского сатирика...

Я рад, однако, что от книжных и рукописных сокровищ собирателя Геннадия Юдина все-таки хоть что-нибудь осталось и на долю его Родины.

Прим. ред. Очерк «История одного преступления» вызвал критику в печати. См.: Яковлев Б. Ленин в Красноярске. М., 1965, с. 94—96; Утков В. Г. Люди. Судьбы. События. Новосибирск, 1970, с. 41—58.

ПОСЛЕДНИЙ РАССКАЗ

Когда все эти рассказы я дал прочитать одному из старых друзей — книжников, он спросил меня, а верно ли я делаю, что в работе, озаглавленной «Рассказы о книгах», отвожу значительное место автографам писателей, рукописям, иллюстрациям, портретам и многому такому, что, на первый взгляд, как будто бы и не имеет прямого отношения к книгам?

Откровенно говоря, мне это казалось закономерным, но коль скоро у кого-то возникает сомнение, хочется сказать несколько слов по этому поводу.

Было бы наивно лишний раз утверждать, что главное в книге — это, конечно, ее содержание. Но если книга захватила читателя, сделалась для него любимой, то еще наивнее было бы думать, что читателю безразлично как, на какой бумаге, каким способом эта книга напечатана, оформлена, проиллюстрирована.

Можно не повторять прописную истину о том, что полиграфия— это искусство, и если оно кого-то оставляет равнодушным, то это факт из биографии равнодушного, а отнюдь не беда самого искусства.

Великий русский первопечатник Иван Федоров вошел в историю культуры не только как изобретатель и типограф. Иван Федоров был борцом за просвещение и большим художником. Вряд ли кого может сейчас увлечь содержание напечатанного им «Апостола» 1564 года, или «Библии», напечатанной в Остроге в 1581 году, но обе эти книги были и останутся образцами высокого полиграфического и гравировального искусства.

Когда же это полиграфическое искусство и искусство художника соединяются с таким же высоким искусством мастера слова — писателя, перед вами самое великое чудо из всех чудес на свете — книга.

Как же можно сказать, что в таком чуде — какая-нибудь сторона его вас не интересует, не трогает?

Когда на заре своей юности я впервые прочитал «Войну и мир» Толстого, меня увлекла не только судьба героев романа, но я поспешил узнать все, что можно, об авторе этого, захватившего мою душу произведения. Я начал собирать репродукции с портретов Толстого, подбирать и читать все статьи и книги о нем, заинтересовался историей войны с Наполеоном, историей самого Наполеона. Толстой «открыл» мне поэта-партизана Дениса Давыдова и многое, многое другое.

Я усердно бегал по книжным лавкам и собирал тогда еще бывшие довольно доступными карикатуры из эпизодов войны 1812 года работы Венецианова, Теребенева, Иванова и других. Эти очаровательные лубки первых русских карикатуристов, знаменитая «Теребеневская азбука» 1812 года и сейчас кажутся мне необходимыми иллюстрациями к великому толстовскому роману.

В «Литературном наследстве» в 1935 году был, между прочим, опубликован находящийся у меня автопортрет Тараса Григорьевича Шевченко1. Автопортрет написан маслом в 1860 году и является частью художественного, а