Рассказы о верном друге

— Разве ты забыл? Я же рассказывал тебе…

— Это которая… — Мальчик сразу заинтересовался и уставился своими бойкими, живыми глазенками на отца. — Я все помню, папа. Так это она?!

— Думаю, что она. Я непременно должен увидеть ее еще раз!

Под вечер того же дня, вскоре после парада, полковник вместе с сыном уже был в гвардейской воинской части, в которую входило собаководческое подразделение, принявшее участие в торжественном марше на Красной площади. Немного смущаясь необычностью своей просьбы, он объяснил командиру части, что привело их сюда… Он описал приметы лайки.

— А, это, по-видимому, Думка, — сказал молодой, подтянутый майор, выслушав посетителя.

— Думка? — переспросил полковник, с удовольствием повторяя эту кличку, словно то было имя близкого существа.

— Да. Одна из лучших наших санитарных собак.

— Она была в…? — И полковник назвал населенный пункт на западе страны, близ которого в минувшей войне разыгралось одно из кровопролитнейших сражений.

— Да, вся наша часть была там.

— Тогда это она!

— Почему вы интересуетесь ею? Хотя, пожалуй, я догадываюсь. Вероятно, не вы один хотели бы видеть ее… Это наша героиня!

Разговор был прерван появлением высокого молодцеватого сержанта, явившегося по приказанию командира. Настоящий гвардеец, он и откозырял с той особой четкостью, которая невольно заставляла любоваться им. Золотая звезда Героя Советского Союза свидетельствовала о его воинской доблести.

— Приведите Думку, — распорядился майор. Через минуту Думка стояла перед полковником. «Героиня» оказалась небольшой рыженькой лаечкой с косматым хвостом, загнутым на спину; одно ухо у нее было прострелено когда-то и ссохлось, а другое стояло весело и задорно. Вообще вид у нее был самый приветливый. Она помахала хвостом полковнику, как будто старому знакомому, когда он стал гладить ее; однако сделала это независимо и оставаясь у ноги вожатого.

— Вот она, наша Думка, — сказал майор. — Собака накормлена? — спросил он проводника.

— Так точно, — отчеканил тот.

— Думка, Думка, — повторял полковник, поглаживая собаку и похлопывая ее по мягкой пушистой спине. — Так вот ты какая! Спасибо тебе, голубушка! Вы знаете, — обратился он к майору, — так и хочется чем-то ее отблагодарить!…

— Ну чем же? Знаков отличия для собак пока еще не придумали… Не заграница [13] ! Угостите ее ветчиной, если хотите! — рассмеялся офицер.

13

В некоторых иностранных армиях отличившихся собак награждают теми же знаками отличия, что и людей.

Полковник только того и ждал. Словно по волшебству, явились ветчина и кусок жирной полтавской колбасы; оказывается, полковник уже давно держал их наготове в кармане, завернутыми в бумагу, и теперь с видимым удовольствием принялся скармливать собаке.

— Смотри, Славик, — говорил он сыну, — вот она… Да ты погладь ее, не бойся!…

— Она ласковая, не укусит, — успокоительно заметил сержант. — Санитарные все такие, им злобными быть нельзя, работа не такая…

— Если бы не она, Славик, — продолжал объяснять полковник, — пожалуй, я сейчас не был бы с вами… Давно в Советской Армии? — обратился он к сержанту.

— С сорок первого года, — четко ответил гвардеец, вытягиваясь, хотя и до того стоял прямой и стройный, вызывая своей выправкой и вообще бравой внешностью тайную зависть Славика.

— Понятно. А Золотую звезду за что получили?

— За форсирование Днепра.

— Вместе с ней? — кивнул полковник на Думку, которой в эту минуту Славик скармливал остатки колбасы. Мальчик сидел перед собакой на корточках и держал колбасу зажатой в кулак, а Думка, жмурясь от удовольствия и наклоняя голову то на один, то на другой бок, отгрызала кусочек за кусочком.

— Так точно. С ней.

— Вплавь, небось?

— Вплавь. И под огнем. Когда плацдарм брали у Киева. Горячо было. Немец шпарит из пулеметов, бьет из тяжелых минометов по перевозочным средствам — не подступиться! А на том берегу уже наши раненые скопились. Ну, мы и пустились вплавь. Я, значит, саженками, а она рядом со мной. И ничего, доплыли…

— А теперь вы должны рассказать, при каких обстоятельствах познакомились с нашей Думкой, — произнес майор, когда сержант замолчал.

— Просим, товарищ гвардии полковник, — вежливо проговорил сержант. — Уж ежели дело касается Думки, то тут и для меня большой интерес…

— Расскажи! Расскажи, папа! Я тоже хочу слышать! — принялся просить сын.

— Обстоятельства вам известные… — сказал полковник после некоторого раздумья, в течение которого картины пережитого с необычайной яркостью пронеслись у него перед глазами. — Обстоятельства такие, что не дай бог никому их испытать…

* * *

— Вы, конечно, помните, — начал он, — какие бои шли в том районе. Моему полку там тоже пришлось встретиться с превосходящими силами противника. Это был первый период войны, и противник имел временное преимущество. Страшно вспомнить, как тогда все сложилось для нас…

Моя часть попала в окружение. Вырывались с боем, оружие не складывали. Я шел с последней группой бойцов. И вот когда почти все мои люди вышли из окружения, прорвав кольцо врага, я был ранен. Вот эта нашивка — за то ранение…

Вы знаете, какие там места. Топи, чащоба… Артиллерийский снаряд скосил моего ординарца, несколько бойцов. Один осколок тяжело ранил меня в голову, другой пробил грудь. Помню всплеск воды, вспышку пламени, меня ожгло, словно раскаленным железом, — что было дальше, не сохранилось в памяти…

Очнулся от холода. Я лежал в болоте, наполовину погрузившись в тинистую зеленую воду. Руки, ноги онемели, грудь была точно налита чем-то тяжелым и горячим, в голове — тупая, ноющая боль. Я почти не мог шевелиться, мне стоило большого труда перевалиться на бок и, подтягиваясь на руках, выбраться на бугорок, где было относительно суше.

Положение было незавидное. Помощи в ближайшее время ждать неоткуда, я потерял много крови и почти не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Каждое движение причиняло жестокую боль, от которой темнело в глазах.

В тот момент я не знал, что наши части перешли в контрнаступление и фронт быстро откатывается на запад…

Впрочем, даже если бы я и знал, что лежу на освобожденной территории, все равно у меня было мало надежды на спасение, так как наступающие войска быстро уходят вперед, а я лежал в стороне от главного движения. Кто найдет меня в болоте? А если и найдут, не будет ли слишком поздно? Сколько я могу продержаться, пока не погибну от холода и потери крови? Такие вопросы я задавал себе.

Одежда на мне превратилась в ледяную негнущуюся корку, она давила меня; порой я впадал в забытье, и тогда мне мерещилось, что я закрыт в тесном холодном гробу…