Рассказы об элементах

Далее Диккенс описывает, как этот юноша любил беспрестанно потирать руки и временами насухо вытирать их носовым платком. Когда же он пальцем проводил по листу бумаги, казалось, что остается на ней мокрый и скользкий след, как от улитки…»^[6]

Оноре де Бальзак в «Человеческой комедии», в части, которая называется «Крестьяне», основываясь на физиогномике Лафатера, дает такую портретную характеристику одному из героев — Тонсару: «Он скрывал свой истинный характер под личиной глупости, сквозь которую иногда поблескивал здравый смысл, походивший на ум, тем более, что от тестя он перенял „подковыристую речь“. Приплюснутый нос, как бы подтверждающий поговорку „Бог шельму метит“, наградил Тонсара гнусавостью, такой же, как у всех, кого обезобразила болезнь, сузив носовую полость, отчего воздух проходит в нее с трудом. Верхние зубы торчали вкривь и вкось, и этот, по мнению Лафатера, грозный недостаток, был тем заметнее, что они сверкали белизной, как зубы собаки. Не будь у Тонсара мнимого благодушия бездельника и беспечности деревенского бражника, он навел бы страх даже на самых непроницательных людей»^[7].

Последователей Лафатера в писательской среде было очень много. «Физиогномика» предоставляла богатейший материал. Он был беспроигрышным у выдуманных героев. Им пользовались и поклонники великого физиономиста, и те, кто о нем не слыхал. Приметы внешних черт, соответствующих той или иной особенности характера, распространялись среди представителей разных слоев общества и уже не требовали ссылок на первоисточник. К тому же им могли быть предшественники Лафатера.

Тонкие губы — у злого человека, толстые — у доброго. Черный глаз опасен, голубой — прекрасен. Подбородок, выдающийся вперед, — у волевых людей, скошенный — у слабовольных и т. д. и т. п.

Особенно впечатляющей оказалась легенда о «петлистых ушах». Ее приводит Иван Бунин в рассказе с таким же названием: «У выродков, у гениев, бродяг и убийц уши петлистые, т. е. похожие на петлю, — вот на ту самую, которой давят их».

Оноре де Бальзак

И все было бы прекрасно, если бы каждый мог, как Лафатер, определять характер и предсказывать судьбу, основываясь на его теории. Так как этого не происходило, не получалось закономерностей, а были лишь случайные совпадения, физиогномику начали забывать и, мало того, высмеяли как лженауку.

Одним из вошедших в историю курьезов оказалась попытка определения характера Чарлза Дарвина последователем и почитателем Лафатера, капитаном парусного корабля «Бигль» Фицроем, который верил в физиогномику как в систему, не подлежащую критике. Он был убежден, что сможет определить способности каждого из приходивших к нему кандидатов на должность натуралиста в кругосветном плавании по форме носа. Внимательно вглядываясь в лицо Дарвина, он почувствовал некоторое сомнение в том, что у человека с подобным носом хватит энергии и решимости вынести предстоящее путешествие. К счастью, Фицрой сумел преодолеть свои сомнения и позднее вынужден был признать, что ошибся.

Жизнь цюрихского пастора могла бы ничем не омрачаться, если бы он не выразил вслух протест против оккупации Швейцарии французами в 1796 г. За это его выслали из Цюриха, но через несколько месяцев он вернулся. Возобновились его проповеди и моральные рассуждения, ничего не прибавлявшие к его славе физиономиста и к его литературной славе. Все, что он писал или говорил, характеризовало его как личность обаятельную, добросердечную и прекраснодушную. Слова «вера» и «любовь» были для него тождественны.

Его гибель в 1801 г. была результатом наивно-идеалистического взгляда на вещи. Он вздумал пуститься в душеспасительные рассуждения с пьяными французскими мародерами. Один из них выстрелил в него. От этой раны Лафатер и умер. Перед смертью он простил убийцу и даже посвятил ему стихотворение. Знал ли Лафатер, провидец судеб стольких людей, какая судьба ожидает его самого? На это у него нет никаких указаний. «Если бы располагали точными изображениями людей, кончивших жизнь на эшафоте (такая живая статистика была бы крайне полезна для общества), — писал Бальзак, — то наука, созданная Лафатером и Галлем, безошибочно доказала бы, что форма головы у этих людей, даже невинных, отмечена некоторыми странными особенностями. Да, рок клеймит своей печатью лица тех, кому суждено умереть насильственной смертью».

Жан-Франсуа Лагарп: сбывшиеся предсказания

Корреспондент великого князя Павла Петровича

«Недавно в Париже напечатаны Лагарповы сочинения и переводы, найденные после смерти автора, — сообщал журнал „Вестник Европы“, — при сем собрании приложена записка, обнаруженная между бумагами Лагарпа; помещена во многих французских журналах. Думаем, что и наши читатели будут ею довольны» («Вестник Европы», издаваемый М. Каченовским. 1806 № 19.).

Одни восприняли «записку» как художественный вымысел автора, другие — как потрясающий исторический документ, свидетельство о событии, имевшем место в действительности. В ней говорилось о предсказании французским писателем Казоттом в 1788 г. грядущих казней и ужасов революции, сбывшихся в точности через 4–6 лет. Как свидетельство «записку» восприняли известный историк культуры, литературовед и литературный критик Ипполит Тэн (1828–1893) и М. Ю. Лермонтов, посвятивший памяти Казотта стихотворение «На буйном пиршестве задумчив он сидел».

Жан-Франсуа Лагарп (1739–1803) в «записке» говорит о времени, когда Франция переживала трагические моменты своей истории и была накануне революции.

Сорокадевятилетний Жан-Франсуа Ла-гарп, известный литературный критик и драматург, к тому времени уже написал несколько пьес. Среди них была драма «Мелани», направленная против церкви и духовенства и поэтому запрещенная к постановке. Она была поставлена в 1791 г., когда Лагарп еще был безбожником и фанатически верил в то, что революция — это благо.

После того, как в 1763 г. с громадным успехом прошла постановка его пьесы «Граф Уорик», которой он предпослал письмо к Вольтеру, покорившее философа своей смелостью, между ними возникла дружба, длившаяся до самой смерти Вольтера в 1778 г. Другие пьесы Лагарпа не пользовались таким успехом. Зато его критика литературных произведений отличалась большой резкостью и неизменно привлекала внимание публики, падкой на скандалы. Он не щадил ближайших друзей, когда дело шло о вопросах художественного вкуса.

Смерть Вольтера сделала положение Жана-Франсуа Лагарпа очень тяжелым.

Отсутствие авторитетной защиты придало смелость многочисленным врагам. Его осыпали эпиграммами, поносили за то, что он осмелился произнести суровый приговор одной из трагедий Вольтера после его смерти. Престиж был восстановлен в 1786 г., когда он стал профессором литературы в только что открывшемся лицее Сент-Оноре. Из его лекций, собранных потом в «Курс литературы для лицеев», самыми блестящими были лекции о Расине. Не обладая блеском и оригинальностью мысли Вольтера, он унаследовал его умение быть ясным и убедительным, книга «Курс лекций» явилась его главной литературной заслугой и украсила собой библиотеку А. С. Пушкина. (Б. Л. Модзалевский нашел в библиотеке Пушкина три книги Лагарпа. См. его «Библиотеку А. С. Пушкина», СПб., 1910.)