Рассказы об ученых

Прошло, однако, почти семьдесят лет, прежде чем воспоминания Соловьёва вновь увидели свет. В сталинские годы он числился всего лишь «буржуазным учёным», и если лекционный «Курс русской истории» В.О. Ключевского был переиздан, то ничего из наследия его учителя не перепечатывалось вплоть до 1959 года. Только в 1983 году издательство Московского университета выпустило в одной книге «Избранные труды» и «Записки» С.М. Соловьёва. Комментарии к мемуарам составили А.А. Левандовский и Н.И. Цимбаев. Подготовленный ими текст затем воспроизвели в XVIII томе «Сочинений» С.М. Соловьёва в 1995 году.

Н.И. Цимбаев говорит, что текст выверен по рукописи. Сделано это было, видимо, не слишком аккуратно. В обоих изданиях (как и во всех предшествующих) фигурирует некий «Березников», внесённый без уточнения имени и отчества в указатель имён [88] . Между тем ясно, что упоминался крупнейший архивист академик Яков Иванович Бередников. Должно быть, к воспоминаниям С.М. Соловьёва текстологам надо будет возвратиться ещё раз.

Что же всё-таки можно сказать в заключение о своеобразной судьбе интересующей нас книги? Были ль правы хоть в чём-то её критики или их раздражение носило случайный характер?

88

Соловьёв С.М. Соч. Кн. XVIII. – С. 574, 673.

Жизнь Сергея Михайловича сложилась в целом очень удачно. Окончив университет, он получил возможность побывать в Западной Европе и прослушать лекции ведущих зарубежных ученых. В двадцать четыре года занял кафедру русской истории Московского университета; в двадцать пять лет защитил магистерскую диссертацию, всего через два года – докторскую; в двадцать семь лет удостоился звания профессора. В тридцать один год приступил к подготовке монументальной «Истории России с древнейших времен» и с непостижимой регулярностью выпускал по тому в год до самой своей кончины. Пользовался уважением коллег, студентов.

Казалось бы, всё это должно было дать чувство удовлетворения и доброжелательности к людям. Но этого не произошло. Начало научной карьеры Соловьёва совпало с годами «мрачного семилетия», апогея николаевской реакции. И защита диссертаций, и чтение лекций, и публикация «Истории» встречали сопротивление официальных кругов. В преддверии реформ Александра II возникали ожесточенные споры о судьбах России, не оставлявшие учёного равнодушным. Он чувствовал свою силу и на многих смотрел свысока. Как все специалисты, не терпел дилетантов, вроде славянофилов, с лёгкостью судивших о сложнейших вопросах. Болезненно воспринимал и противодействие тем или иным своим начинаниям. А поскольку Сергей Михайлович набрасывал свои «Записки» не в конце жизни, а в расцвете сил, в возрасте сорока с небольшим лет, то на их страницах заметно отпечатались обиды, раздражение, конфликты недавнего времени.

Мы можем сказать, что данные здесь оценки официальных деятелей николаевского царствования – С.С. Уварова, Д.Н. Блудова, П.А. Ширинского-Шихматова, Д.П. Голохвастова, митрополита Филарета, реакционных профессоров М.П. Погодина, С.П. Шевырёва, И.И. Давыдова, П.М. Леонтьева в общем справедливы, и с близкими оценками они вошли в историю. Споры со славянофилами вызвали не слишком лестные высказывания о С.Т. и К.С Аксаковых, А.С. Хомякове, Ю.В. Самарине, А.И. Кошелеве. Но ведь ещё в 1857 году Соловьёв открыто говорил в печати об их «антиисторическом направлении».

И всё же порой страсти заводили автора «Записок» чересчур далеко. Меня, например, покоробил такой пассаж: «В конце 1846 года я сблизился со славянофилами… Самое видное место в славянофильском кружке занимали Аксаковы. Старик Сергей Тимофеевич – в молодости театрал, игрок, клубист, лёгонький литератор, переводчик, стихоплёт; в старости… человек больной. Умный, практический, хитрый, с убеждениями ультразападными а между тем легко прилаживался к славянофильскому кружку считавший славянофильство своим родным, фамильным делом, делом священным и неприкосновенным… Константин, достойный прозвища Багрова, – человек, могущий играть большую роль при народных движениях и в гостиных зелёного русского общества…, силач, горлан, открытый, добродушный, не без дарований, но тупоумный; последнее можно было ещё легко сносить за открытость…, но, что делало его нестерпимым, так это крайнее самолюбие и упорство в мнениях, для поддержания которых… он средств не разбирал» [89] . Пожалуй, говорить так о людях, уже умерших, людях значительных, в чьём доме некогда бывал, не очень хорошо.

89

Соловьёв С.М. Соч. Кн. XVIII. – С. 605, 607.

П.И. Бартенева возмущало то, что в «Записках» Погодин без обиняков назван «подлецом» [90] . Он вспоминал, что на отпевании Погодина видел Соловьёва, и тот сказал, что у покойного были добрые черты. Что за двуличие! Но преемнику умершего по кафедре следовало по этикету присутствовать на панихиде и произнести о нём нечто похвальное, хотя всем было известно, что эта кафедра перешла от старого историка к молодому вопреки воле первого.

Подводя итоги своей жизни, человек вправе высказать своё восприятие окружающего, пусть и одностороннее, субъективное. В обществе это не поощряется. Отсюда нападки на Соловьёва поклонников А.С. Хомякова и К.С. Аксакова, Филарета и П.М. Леонтьева. Совершенно ничтожный Юрий Бартенев готов был ради возвеличивания Хомякова и Константина Аксакова всячески принижать первого историка России.

90

Там же. С. 596–597.

Поражает позиция его отца – Петра Бартенева, великого знатока нашего прошлого, издавшего в «Русском архиве» десятки важных свидетельств о делах и людях XVIII и XIX столетий. Кому, как не ему, должна была быть понятна ценность любого такого свидетельства, вне зависимости от степени субъективизма. Но и Пётр Бартенев обладал стремлением к сглаживанию острых углов, к превращению живой противоречивой жизни в некую идиллию, красивую легенду. Недаром в его «Русском архиве» появились статьи, осуждавшие Льва Толстого за то, что в «Войне и мире» он без должного почтения обрисовал и русское дворянство, и русское купечество, и русское воинство. А ведь именно старший Бартенев выступал главным консультантом Толстого при работе над его эпопеей [91] .

91

См.: Формозов А.А. Классики русской литературы и историческая наука. – М., 1995. – С. 128–129.

Конфликт, возникший вокруг «Записок» С.М. Соловьёва, носил не только частный, но и общий вневременной характер. Какими должны быть мемуары? Насколько допустима субъективность (она же чаще всего откровенность)? В наши дни многих, и меня в том числе, покоробили некоторые высказывания об А.Т. Твардовском в книге А.И. Солженицына «Бодался телёнок с дубом». Но в целом я всё же с С.М. Соловьёвым, а не с его критиками. Мне близки слова Льва Толстого: «Есть старинное изречение…: «О мёртвых говори доброе или ничего». Как это несправедливо! Напротив, надо бы сказать: «О живых говори доброе или ничего». От скольких страданий это избавило бы людей… О мёртвых же почему не говорить худого? В нашем мире, напротив, установилось вследствие обычая некрологов и юбилеев говорить о мёртвых одни преувеличенные похвалы, – следовательно, только ложь. А также лживые похвалы вредны потому, что сглаживают в понятиях людей различие между добром и злом» [92] .

92

Толстой Л.Н. Путь жизни // Полн. собр. соч. в 90 тт. Т. 45. – М., 1956. – С. 356.

* * *

Когда я писал это очерк, мне казалось, что затронутые в нём споры отодвинулись в далёкое прошлое, а страсти, кипевшие вокруг них, давно улеглись. Я ошибался. В 2000 году на «III Зиминских чтениях» в Москве прозвучал доклад историка из Кемерова А.Н. Бачинина «О судейском комплексе С.М. Соловьёва (По его «Запискам»)». Автор – поклонник психоанализа и находит в мемуарах Соловьёва всё, что положено: «психосексуальные комплексы», «заторможенность самоидентификации», «эротическое влечение клиента к патрону С.Г. Строганову» и т. д. Оставим это на совести новоявленного психоаналитика. Важнее другое: для него «Записки» Соловьёва глубоко антипатичны. Он убеждён, что нельзя «копаться в отхожих местах натуры человеческой». Соловьёв, на его взгляд, совершил «моральное предательство» и «оболгал простодушного и ни в чём не повинного Погодина» [93] .

93

Бачинин А.Н. О судейском комплексе С.М. Соловьёва (По его «Запискам»)» // Историк во времени. III Зиминские чтения. М., 2000. – С. 135–136.

Страсти, возбуждённые появлением «Записок» Сергея Михайловича Соловьёва, бушуют по-прежнему.

Загадочный предшественник

В 1952–1956 годах я вёл раскопки палеолитических стоянок в Крыму. Для начала я объехал ранее известные стоянки, чтобы посмотреть, в каких условиях они расположены, какими методами их изучали мои предшественники. Около заплывших землею старых шурфов и раскопов я вспоминал всё прочитанное в Москве о крымском палеолите, об истории его исследования и о самих исследователях. Особенно интересовали меня двое – Константин Сергеевич Мережковский, зачинатель работ по каменному веку Крыма, и Глеб Анатольевич Бонч-Осмоловский, широко развернувший их в послереволюционные годы. Об этих учёных я постарался узнать побольше из книг и расспросов моих коллег. О Бонч-Осмоловском расскажу в другом месте. О Мережковском поговорим здесь.