Рассказы (сборник)

Однако Лизхен не очень верила в благополучный исход, да и ее товарки по любовным утехам тоже; они решили просить барона задержаться в деревне подольше. Лизхен, понимавшая, что ей не случайно удалось обскакать своих подружек в благосклонности знаменитого медведя, поскольку ее сын уже ходил в школу и был больше похож на отца, чем отпрыски других, ничего не имела против того, чтобы ради укрепления союзных связей Вольф Дитер менял время от времени место ночлега. При этом не обошлось без недоразумений, ибо несколько девушек обманом вплелись в этот венок. Когда же стало известно, что Бэр вернулся к своим старым привычкам, он потерял в значительной степени благосклонность большего числа деревенских жителей мужского пола, теперь уже голосование лучше было не проводить.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное: старый пастор Зайдельбаст вдруг заговорил с Вольфом Дитером на улице и отчитал его. Причем не в том отеческом тоне мягкого увещевания, как во времена нацизма: «Возлюбленный сын мой, противься плотским искушениям и т. д.» — тогда пастор не решался сказать большего, да еще и оглядывался, не услышит ли его кто, — ведь в те годы во всех областях Германии семнадцатилетние с гордостью носили животы: «Смотрите, я — немецкая мать!» — а Вольф Дитер ответил на пугливый призыв пастора, хлопнув духовное лицо по плечу и пропев строчку из веселой песенки: «Радуйтесь жизни, пока она не кончилась, рвите розы, пока они не завяли», — нет, на сей раз старый Зайдельбаст осмелился прямо на улице обрушиться во всеуслышание на растлителя народной морали, на наглые барские замашки и на возмутительные родимые пятна крепостного права и еще вызывающе оглядывался, — все ли слышат!

Вольф Дитер вдруг осознал, что в Германии действительно произошли перемены, в том числе и в Фюрстенхагене. Следовало ли их отнести исключительно на счет в корне изменившейся политики? Должна ли любовь к этим милашкам регулироваться диктатурой или демократией? Он отправился к учителю Буххольцу, который и прежде держался с ним очень дружелюбно, и рассказал про историю с пастором. Если Вольф Дитер надеялся, что учитель Буххольц остался врагом всякого начальства, то он ошибся. Регент местного хора принялся задавать вопросы:

— А разве старик Зайдельбаст не прав? Разве тот же управляющий Кравунке, если опустить частности, тоже не прав? Чего вам, собственно, надо в Фюрстенхагене, милый Вальдхаузен? Сначала я решил, что вы приехали сюда наменять немного продуктов. Почему бы и нет: в городах еще голодно. Но все остальное… неужели, дружище, война и пережитые ужасы не сделали вас хоть немного серьезнее? Для каждого немца жизнь заключается в первую очередь в работе, в работе, и еще раз в работе.

— Я немедленно уеду, — ответил ошеломленный Вольф Дитер.

— Никто не гнал бы вас отсюда, — продолжал свою речь регент Буххольц, — если бы вы приехали сюда по-человечески!

Молодой человек вопросительно уставился на него, он не понимал, о чем речь.

— Ну, раз уж мы начали разговор… — господин Буххольц сначала разжег погасшую трубку и понюхал дым, в запахе которого смешались ароматы всех пожаров. — Так вот, что касается вашего ребячества, или, вернее, жеребячества, и вашей тоски по титулам, — над этим я смеялся. А вашему провалу и провалу вашего партийного дядюшки я радовался. И то, что девчонки за вами бегали, добиваясь чести переспать с бароном, которым вы были только наполовину, да и половину эту следовало бы поделить еще на три или четыре части, — это меня не удивляло. Тогда нужно было иметь что-то от барина, чтобы производить впечатление. Но сейчас, дорогой друг, сейчас, чтобы произвести впечатление, надо быть рабочим! Разве вы это еще не поняли?

Нет, этого Вольф Дитер Вальдхаузен, он же Бэр, еще не понимал. Учитель Буххольц посмотрел на зарубки, сделанные им на одичавшем дереве, и подумал, стоит ли и возможно ли вообще пытаться превратить дичок в культурное растение.

— В юности вы были никчемным ветрогоном и пошлым хвастуном. Предположим, это отвечало духу того времени. Но оно прошло. Если бы в вас не было ничего другого, то и для вас все было бы в прошлом, вы относитесь к людям, на которых не держат зла; и если здешние старухи называли вас обходительным молодым человеком, имели они в виду, наверное, совсем не то, о чем думали их дочери. Ну, а работа? Когда-то вы научились работать и действительно ведь работали. Об этом наши батраки еще и сегодня вспоминают. И довольно часто вы выглядели как Йохен Коддельбеен, когда он пригонял коров в дождливый день. И вот вы являетесь именно теперь, когда все мужики выглядят к концу любого дня так, как Йохен Коддельбеен в дождливый, и являетесь эдаким фон-бароном. Эти штучки теперь не пройдут, любезный друг. Да, вот так-то. В общем убирайтесь-ка отсюда!

Учитель Буххольц закончил разговор резче, чем намеревался поначалу, он принял ухмылку, появившуюся на лице Вольфа Дитера, за выражение высокомерия. Но она только выражала скрытую радость молодого человека, решившего, будто новая дворянская грамота у него уже в кармане: ведь он происходил непосредственно от крестьянского пролетария, пастуха, который был к тому же русским и на которого он был так похож. Если он, Вольф Дитер, расскажет это, он опять получит большое преимущество перед другими. Он набрал в грудь побольше воздуха и собрался выложить все начистоту, но тут сообразил, что люди не имеют привычки оказывать особого уважения представителю того же сословия, к которому принадлежат они сами, если только этот представитель не добился каких-либо выдающихся результатов. А вот результатов у него никаких и не было. Зачем же сразу вставать на одну доску с другими? Вольф Дитер Бэр подавил в себе желание открыть, как он полагал, свое истинно пролетарское происхождение и опять стать чем-то особенным в глазах окружающих и потому окончательно решил уехать.

Когда он наконец собрался, вещей у него оказалось столько, что управляющий предложил отвезти его на станцию; он даже пожертвовал еще несколькими килограммами пшеничной муки, лишь бы избавиться от этого парня. По пути к железной дороге управляющий все толковал с Вольфом Дитером о том, как ужасно трудно станет в скором времени жить в деревне и остается только завидовать любому образованному человеку, который может жить в городе. К сожалению, этот парень-барон никак не реагировал на его слова. Он сидел, курил и, казалось, о чем-то размышлял. Подозрительно было и то, что бабы махали ему с радостным видом Управляющий решил в любом случае все хорошенько разузнать и предотвратить фашистскую вылазку на демократические свободы Форстенхагена.

XI

Бэры не успели еще доесть привезенные Вольфом Дитером продукты, когда тот объявил, что опять хочет ехать в Фюрстенхаген, теперь уже надолго. Он собирается помочь на уборке корнеплодов и в осенних полевых работах и надеется, что ему при этом немало перепадет Господин член участкового суда только ч го успел подыскать ему подходящее, как он считал, место, в сельскохозяйственном кооперативном банке, когда Вольф Дитер объявил о своем решении. С ужасом увидели они, что в этот раз он напялил на себя привезенную с фронта форму ополченца, а приличный костюм спрятал в чемодан. Радовался его новому обличью только девятилетний сын, который об этом и поведал окружающим, потому что теперь у него наконец-то появился настоящий вернувшийся с войны отец. Кстати, называли мальчишку по-прежнему Вольфхен, а по фамилии Пульмайер.

Население Фюрстенхагена после возвращения обретшего, хотя бы внешне, демократический вид барона тут же разделилось на два лагеря, которые, как ни странно, были примерно одинаковы по своей силе. Их роднила та решительность, с какой они подчеркивали свои расхождения и изъявляли готовность довести борьбу до конца. Дальнейшее уменьшение числа сторонников барона повлекло новые склоки среди женщин; было ясно; если он в этот раз останется, необходимо выиграть соревнование на роль фаворитки, что, возможно, приведет в будущем к легализации положения. Чужаки, враги, уже злорадствовали: они узнали, что основную ударную силу вражеского стана составляют женщины, поняли причину смуты и решили ее использовать. Кроме того, нашлись свидетели и свидетельницы, готовые подтвердить, что Вальдхаузен сам выдавал себя за барона и даже за принца. Уверенный в своей победе управляющий Кравунке допустил ту же крупную ошибку, что и в прошлый раз: он снова выступил, теперь уже перед публикой, с речью об угрозе общественной морали рабоче-крестьянского Фюрстенхагена, которую несет в себе господин аристократ. Это было уже не просто оскорблением в адрес женского населения Фюрстенхагена, это угрожало тайным надеждам многих женских сердец.

Вольф Дитер мог бы одолеть и не такого врага, как Освин Кравунке. По дороге домой и дома слова учителя Буххольца преследовали его, как гончие псы, и наконец настигли; они схватили его и задали ему весьма основательную трепку; но они его не прикончили, нет, наоборот, они побудили его ринуться вперед. Вольф Дитер Бэр был убежден, что он не плохой человек, больше того, он даже находил в себе некоторые черты вождя. Само это опасное слово он постарался тут же отринуть, но ведь без человека, который бы браво шагал впереди других, новая рабочая власть тоже не могла обойтись. И Вольф Дитер решил стать образцом. А для того чтобы образец этот был заметен, надо меньше говорить и больше работать.