Рассказы
Шрифт:
— Ну, теперь отдохнула, пойду дальше, — сказала старушка.
— А вы обратитесь в справочное бюро, — сказал пробегавший обратно человек с портфелем. — Вам все и укажут, а то ходите как слепые.
— А где оно, родимый?
— Черт его знает, кажется, пятнадцатая комната внизу.
Старушка поблагодарила и пошла вниз.
— Вниз-то хоть иттить легче, — сказала она с ласковой улыбкой, обращаясь к двум ломовикам в фартуках, тащившим конторку.
— Вот бы и ходила все вниз, а то зачем-то наверх лезешь!
— Да что ты все трешься тут? Проходу от тебя нет, — крикнул
— Справочное бюро, милый, ищу.
— Да ведь ты другое что-то искала…
— А теперь это велели искать, родимый.
— Что ж ты подряд, что ли, взяла? Ну, проходи, проходи.
— Скажите, пожалуйста, — послышался внизу голос старушки, — где тут справочное бюро?
— Двадцатая комната, кажется, была, посмотри там.
Старушка подошла к 20-му номеру и прочла: информационное бюро.
Постояла, потом отошла, сказавши:
— Знать, уж чтой-то новое въехало.
Она опять полезла наверх, потом уселась на окне.
— Вот, как сердце слабое, хуже всего, — сказала она, увидев своего собеседника, спускавшегося вниз.
— Не дай бог. Сердце пуще всего, — а мне, оказывается, опять через весь город иттить. Их куда-то к заставе бросило.
— Переехали?
— Только вчера. Две недельки побыли тут — и дальше. Ну, да тут хоть гор нет, доберусь. Пойду, а то еще, глядишь, там не застанешь, за две недели много воды утекло.
Два мужика спускали вниз тяжелую конторку и застряли на повороте лестницы.
— Вишь, черт их, потрохов сколько набрали, да еще повернуться негде:
— Ну-ка, заноси свой бок, сейчас ходко пойдет. Так, пошло.
Что-то хрястнуло.
— Чтой-то там?
Передний, озабоченно оглянувшись, поставил свой конец на пол.
— Какую-то штучку тут отсадили.
Мужики ушли. За ними прошли какие-то барышни, тащившие под мышками охапки бумаг в синих папках.
— Куда господь несет? — крикнул им поднимавшийся навстречу по лестнице человек.
— Сливаемся с Соцвосом!..
Лестница опустела. Прошел вниз мужчина в пальто, без шапки, повязанный платочком, как повязываются на похоронах, чтобы не простудить голову, и, наткнувшись на старуху, спросил:
— Вам что надо тут?
— Справочное бюро, родимый.
— А в нем что?
— А кто его знает, батюшка!
— Как кто его знает! Что вам нужно-то?
— Пособие, батюшка.
— Так это — финансовый отдел надо… Хватилась — он уже теперь небось к Театральной площади подъезжает.
Старушка озадаченно посмотрела вниз по лестнице.
— Так это, значит, его, батюшку, у меня на глазах носили. Куда ж теперь-то мне бежать?
— Сретенский бульвар, шесть, — сказал человек и, поправив на голове платочек, пошел вниз.
Старушка посмотрела ему вслед. Потом села на ступеньку лестницы и сказала про себя:
— Отдохну немножко, потом пойду, покамест сердце не ослабело.
Козявки
На верхней слободе в трех семьях заболело сразу несколько человек. Совет послал в город за доктором, а домашние заболевших за коновалом, который никогда не отказывался от практики и не затруднялся никакими болезнями, будь его
пациент лошадь или человек.Двое больных оказались в семье портного. На завалинке его избы сидели — он сам, старушка Марковна и печник, когда пришел коновал.
С заросшей до глаз седой бородой, с кожаной сумочкой на поясе, на которой было изображение лошади из белого металла, весь обвешанный какими-то ремнями, коновал прошел молча и мрачно мимо сидевших прямо в избу, не поздоровавшись ни с кем.
Портной пошел за ним.
— Вот в городе один доктор на человека, другой на лошадь, третий еще на что-нибудь, а наш Петр Степаныч не разбирает, — и лошадей, и людей, всех валяет.
— Молодчина.
— Голова очень работает. И строг.
— Без этого нельзя. Ежели доктора не бояться, это уж последнее дело, сказал печник.
В избе портного лежало двое в жару. Коновал подошел к ним и несколько времени строго смотрел на них. Портной несмело выглядывал из-за его плеча.
Коновал бросил смотреть на больных и недовольно, подозрительно обвел взглядом стены. Они были только что выбелены, в избе было подметено.
— Когда белили? — спросил коновал, поведя заросшей шеей в сторону хозяина.
— Вчерась побелили.
— Зачем это?
— Почище чтоб было.
— Что — почище?
— Да, вообще, чтобы… Доктор в прошлом годе говорил, чтоб первое дело чистота.
— Уж нанюхались… Чистотой, брат, не вылечишь.
— Вылечишь не вылечишь, а приостановить… — сказал несмело портной, — чтобы эти не разводились.
— Кто эти?
— Кто… Что от болезни разводятся.
Коновал только посмотрел с минуту на хозяина, ничего не сказал и, отвернувшись, стал на столе раскладывать свои лекарства, доставая их из кожаной сумочки.
— Что ж, лекарство-то одно и то же, что вчерась корове давали, Петр Степаныч? — спросил портной.
— А тебе какого ж еще захотелось?
Лечебные средства у него одни и те же; что для лошадей, то и для людей. Поэтому, если лошади молчат при его лечении, то люди кричат не своим голосом или лезут на стены; при разных болезнях одни и те же средства. Но чем болезнь сильнее, тем доза больше. Причем если со здоровыми он суров, то к больному подходит с выражением палача, у которого есть личные счеты с преступником. Пронизавши его, как следует, взглядом, коновал засучивает рукава на своих узловатых жилистых руках и принимается мазать мазью. А когда больной начинает пересчитывать всех святых и поминать родителей, коновал отойдет, опустит засученные руки, посмотрит на него и скажет: — Взяло… Кричи, кричи больше, с криком боль выходит.
Докторов он ненавидит какою-то острой ненавистью, смешанной с презрением, во-первых, как конкурентов по практике, во-вторых, как явных и наглых обманщиков.
Вдруг сидевшие на завалинке прислушались: из избы послышался крик и причитания, как будто у кого-то добрались до живого места.
— Взяло… — сказал печник, послушав еще немного. — Сейчас должно выйти. Скажи, пожалуйста, как дерет, словно шкуру с него спущают.
— А ведь уж без памяти совсем лежал и голоса не подавал.
— Тут, брат, мертвый в память придет.