Рассказы (-)
Шрифт:
Приходили гости, защищались диссертации, погибали однокашники-альпинисты, всегда единственные сыновья. До меня доходили слухи, что Сережа к маме так и не вернулся: переехал в Москву и стал журналистом.
Далекие огни, так манившие в молодости, погасли, а новые не зажигались, и мне опять захотелось, чтобы Сережа ждал меня где-нибудь на перекрестке или на кольце трамвая. Или хотя бы позвонил и позвал уехать с ним, как тогда, у озера, и я бы согласилась.
Когда сослуживец узнал, что я еду в командировку в Швецию, он оживился:
– Так
– Привет, старуха, - раздался в трубке Сережин голос.
– Ждем тебя к ужину, жена будет рада.
Он жил на окраине города, в собственном доме. Прежде чем позвонить в дверь, я вынула из сумки подарок, неподъемный альбом. "Церковная утварь в московских музеях".
Меня встретил красивый пожилой мужчина в вязаной кофте, с трубкой в руке.
– Ну, как тебе Швеция? В порядке?
– спросил он насмешливо, примериваясь, куда бы положить "Церковную утварь", совершенно ему не нужную.
– Да ты проходи ко мне.
На большом столе лежали стопки журналов и стояло блюдо яблок, не знакомых с червяком. По стенам кругом - книги и ноты, хотя музыкальных инструментов в комнате не было. На двери - чтобы забавлять гостей - карта ленинских мест Выборгского района Ленинграда.
Я подошла к окну и увидела пустынную, залитую светом улицу, такую тихую, что было слышно, как бьется сердце.
– Что ты увидела?
– спросил Сережа.
– Не на что там смотреть... Ты знаешь, я однажды позвонил домой, в свою старую коммуналку. Вспомнил, что прошло тридцать лет, как я там не живу, и позвонил. Попросил к телефону Сережу Клейна. Иван Матвеевич, - невероятно, он жив, - зашаркал по коридору. Я слышал, как он постучал в мою комнату, подождал, потом зашаркал назад и сказал мне в трубку: "Нет у них никого".
Я посмотрела на Сережу.
– Нет у них никого, - повторил он и помолчал немного.
– Ладно, пошли в столовую. Гунилла ждет. За столом будем говорить по-английски.
Он погасил свет. Холодная улица за окном засияла еще сильнее. И это сияние не оставляло мне никакой надежды.
1995
ГУМАНИТАРНАЯ ПОМОЩЬ
Автобус с иностранными туристами остановился у рынка, и я рассчитывала полчаса побыть одной, пока мои туристы покупают маринованный чеснок. В брошюре "Посети царственный Петербург сегодня!" написано, что маринованный чеснок - русское национальное блюдо. Представляю себе возбуждение золотозубых продавцов при виде толпы доверчивых иностранцев.
В каждой туристской группе есть общественная активистка - мучительница гида-переводчика. Такие активистки непрерывно находят новые объекты посещения, сверх программы: пригородные совхозы с ледяными коровниками, обсерваторию с осмотром телескопа или бывшую шведскую церковь, превращенную в дом спортивных игр.
В пустом автобусе обнаружилась Анна-Лиза и подсела ко мне:
– В этом году ревень у меня вырос нежно-розового цвета, а год назад темно-красного. А
у тебя в саду есть ревень?– Нет у меня сада. И огорода тоже нет.
– Нет сада? Жаль. Сад - это чудесно. Под окнами можно посадить крокусы. А выпить чашку чаю утром, одной, под щебет птиц... Заведи сад, послушай меня.
Беседы о саде не получилось, и Анна-Лиза перешла к другой теме:
– У тебя какие занавески на кухне? Я меняю свои два раза в год. Осенью покупаю бежевые - когда наступят темные дни, в кухне будет светлая гамма. А весной я покупаю темные занавески - в жаркий день у меня будет ощущение, что наступил вечер.
– А я вообще не меняю занавески. Я люблю свои старые. А запачкаются, так выстираю.
– О, интересно! Как вы в России стираете? У вас есть коллективные стиральные машины в цокольных этажах?
– Нет у нас коллективных стиральных машин. В подвалах у нас живут комары. В цокольных этажах висят почтовые ящики, и случается, что шалуны поджигают их, и мои утренние газеты теряют свежесть.
Анна-Лиза смотрит на меня с ужасом и состраданием. Моя злоба ошеломляет ее, и мне становится стыдно. Женщина хочет делать добрые дела и делает: собирает в лесу грибы, а на вырученные деньги покупает термосы детям Тибета. Поет под гитару на перекрестках, и все, что ей положат в кружку, уходит в Африку,
рику, пигмеям. Пенсионерам Волхова она отправила контейнер с настольными лампами, собранными по школам Норвегии.
Анна-Лиза вытаскивает из-под сидения картонную коробку. Она кладет мне на плечо маленькую руку, голос ее звенит:
– Здесь две тысячи бумажных носовых платков. Я полностью доверяю тебе. Ты найдешь русских людей, которые действительно нуждаются в носовых платках. Главное, чтобы ничего не попало к аппаратчикам и номенклатуре.
– Номенклатура не получит. Коррумпированные круги не увидят платков, как своих ушей. Это я тебе обещаю.
Коробку с носовыми платками я отнесла на работу. Думала, расхватают. Брали, но как-то вяло, без трепета. С сомнением.
В субботу позвонили из "Милосердия".
– Одежда из Германии приехала. Не поможете развезти?
– Кому одежда?
– Секундочку... Инвалиды, многодетные. Немножко детей узников. Надо, чтобы все дома сидели, когда машина придет. На каждого волонтера по пять адресов. Поможете?
– Помогу.
Перед фамилией Баранов стояла пометка: "Инвалид". По номеру телефона я видела, что он живет за городом.
– Здравствуйте. Это квартира Николая Ивановича Баранова?
– Да. А кто его спрашивает?
– Это звонит волонтер.
– Кто?
– Я вам должна привезти посылку. Одежда из Германии. Какой размер у Николая Ивановича?
– Родная, не нужна ему одежда, разве что свитер теплый. У него же ног нет и рука одна.
– А вы его жена?
– Я ему никто. Помогаю. Мою, кормлю. Он ведь слепой с девяти лет. Меня Анна Михайловна зовут.
– Анна Михайловна, как к вам добраться?