Рассказы

Между тем сын со своей школьной ученостью, безупречно правильной речью и высокомерием, усвоенным в аристократическом интернате, мало-помалу утрачивал то широкое сочувствие всему миру, простирающееся даже на солнце и луну, с которым он, подобно всем детям, родился и которое мать его, сама дитя природы, так в нем любила; теперь его внимание привлекал лишь узкий круг из нескольких тысяч богатых и титулованных особ - капля в море прочих людей, ни в коей мере его не интересовавших. Он все больше и больше отдалялся от матери. Нет ничего удивительного в том, что Софи, которая жила в предместье, где селились лишь мелкие торговцы и клерки, и разговаривала только с двумя своими служанками, вскоре после смерти мужа утратила даже и тот светский лоск, который она при нем усвоила, и теперь сын видел в ней только деревенскую женщину, за чьи ошибки и происхождение ему как Джентльмену суждено было мучительно краснеть. Он был еще недостаточно взрослым, - а может быть, тут и годы бы не помогли, - чтобы понять, как бесконечно малы эти пороки по сравнению с нежностью, переполнявшей ее сердце и остававшейся не излитой до той поры, пока сын не станет способным принять этот драгоценный дар или пока не найдется для этого какой-нибудь другой человек. Если бы Рэндольф жил дома, с ней, она бы целиком отдала это чувство ему; но сейчас он, по-видимому, так мало в нем нуждался - и оно оставалось затаенным в глубине ее сердца.

Жизнь ее была невыносимо однообразна: прогулок пешком она совершать не могла, кататься по городу, да и вообще разъезжать - не любила. Так, без всяких перемен, прошло почти два года, а она все сидела у окна и смотрела на пыльную улицу и вспоминала деревню, где она родилась и куда ей так хотелось вернуться, пусть даже ей пришлось бы - ах, какое это было бы счастье! работать в поле простой поденщицей.

Мало бывая на воздухе, Софи плохо спала и часто ночью или ранним утром вставала поглядеть на пустынную в это время дорогу, вдоль которой выстроились фонари, точно караульные в ожидании торжественного шествия. И действительно, каждую ночь перед рассветом здесь двигалось некое шествие возы, нагруженные овощами, направлялись на Ковент-Гарденский рынок. В этот безмолвный сумеречный час они проползали мимо, воз за возом, а на возах зеленые бастионы из капусты, которые покачивались, словно вот-вот упадут, но никогда не падали, крепостные стены из корзин с бобами и горохом, пирамиды белоснежной репы, паланкины с разной мелкой овощью - все это проползало мимо, влекомое дряхлыми лошадьми, ночными работниками, которые между приступами гулкого кашля, казалось, терпеливо размышляли, отчего это им суждено трудиться в сей мирный час, когда все живое давно отдыхает. Она любила, когда уныние и расшалившиеся нервы гнали прочь сон, завернувшись в плед, с сочувствием глядеть на лошадей, наблюдать, как, проплывая мимо фонаря, вспыхивает живыми красками свежая зелень, как потные бока животных блестят и дымятся после долгих миль пути.

Какое-то особое очарование таилось для нее в этих проезжающих по городским улицам деревенских повозках и в их возницах тоже деревенского вида, - жизнь их, казалось ей, совсем не похожа на ту суету, которая царила на улице в дневные часы. Однажды под утро она заметила, что какой-то человек на возу с картофелем пристально разглядывает дома на улице, и ей почудилось в нем что-то знакомое. Она решила подстеречь его снова. Старомодный фургон с желтым передком узнать было нетрудно, и на третью ночь она опять его увидела. Да, она не ошиблась, это был Сэм Гобсон, который много лет назад был садовником в Геймэде и чуть было не стал тогда ее мужем.

Случалось и раньше, что она вспоминала о нем и спрашивала себя, не была бы жизнь с ним в деревенском домике более счастливым уделом, чем та, которую она избрала. Но тогда она думала о нем без особой нежности, а теперь, когда она изнывала от скуки, его появление, как это и понятно, пробудило в ней живейший интерес. Она легла в постель и задумалась. Эти огородники обычно прибывают в город в час или в два ночи, а когда же они возвращаются? Ей смутно помнилось, что пустые возы, совсем неприметные днем среди уличной сутолоки, проезжают здесь что-то около полудня.

Был еще только апрель, но в то утро она тотчас после завтрака велела поднять раму и уселась у окна, освещенная бледным весенним солнцем. Она делала вид, что шьет, а сама не сводила глаз с улицы. Наконец между десятью и одиннадцатью она увидела долгожданный фургон, порожняком возвращавшийся домой. Но на этот раз Сэм сидел на козлах, погруженный в раздумье, и не озирался по сторонам.

– Сэм!
– крикнула она.

Сэм вздрогнул, обернулся - и лицо его озарилось радостью. Он подозвал какого-то мальчугана подержать лошадь, соскочил с повозки и подбежал к окну.

– Мне трудно ходить, Сэм, а то бы я сошла, - сказала она.

– Ты знал, что я тут живу?

– Да, миссис Твайкотт, я знал, что вы живете где-то поблизости. Я часто тут кругом поглядывал, думал, увижу вас.

Он вкратце рассказал ей, как вышло, что он очутился здесь. Садовничать в деревне около Олдбрикэма он бросил уже давно; теперь он служит управляющим у фермера в пригороде к югу от Лондона, и в его обязанности входит раза два-три в неделю доставлять фургон с овощами на Ковент-Гарденский рынок. Она с любопытством спросила, почему он переехал именно в эту часть Лондона, и он сказал, что год или два назад прочел в олдбрикэмской газете о кончине их бывшего геймэдского викария, который был потом настоятелем церкви в южном предместье Лондона; мысль, что Софи живет здесь, засела у него в голове, и он все кружил по этим местам, пока наконец не устроился к своему фермеру.

Они поговорили о родной деревушке в милом их сердцу Северном Уэссексе, о местах, где в детстве любили играть. Она старалась не забывать, что теперь она дама из общества и не должна слишком откровенничать с Сэмом. Но долго выдержать она не смогла, голос ее задрожал, глаза наполнились слезами.

– Вам, видно, не очень-то весело живется, миссис Твайкотт?
– сказал он.

– Откуда же быть веселью! Я только в позапрошлом году похоронила мужа.

– Я знаю. Но я не про то. Вам не хочется вернуться в наши родные места?

– Мое место здесь, на всю жизнь. Это мой дом. Но я понимаю...
– И вдруг Софи перестала сдерживаться.
– Да! Хочется! Господи, я так тоскую по родным местам, нашим родным местам! Ах, Сэм, поселиться бы там, и никуда бы не уезжать - и там бы и умереть!
– Она опомнилась.
– Что это на меня вдруг нашло? У меня ведь есть сын, чудесный мальчик. Он сейчас в школе.

– Где-нибудь по соседству, да? Я видал несколько школ на этой улице.

– Что ты! В такой грязной дыре! Нет, он в закрытой школе, это одна из лучших в Англии.

– А-а! Ну конечно! Я и забыл, что вы уже столько лет важная дама.

– Нет, я не стала важной дамой, - сказала она, - и никогда не стану. Но мой сын - настоящий джентльмен, и мне... из-за этого... так трудно!

* * *

Знакомство, возобновленное столь необычным путем, продолжалось. Часто ночью или перед полуднем она выглядывала из окна, чтобы перекинуться словечком с Сэмом. Но он всякий раз останавливался лишь ненадолго, и ей так было досадно, что она не может хоть немного проводить единственного своего старого друга и поболтать с ним. Однажды ночью в начале июня, когда после нескольких дней отсутствия она опять появилась на своем посту у окна, он вошел в калитку и тихо сказал:

– Ведь вам бы полезно побыть на чистом воздухе, правда? У меня сегодня только полфургона. Почему бы вам не прокатиться со мной до Ковент-Гардена? Я на капусте постелил мешок, сидеть вам будет удобно. А потом вернетесь домой в кебе, никто и знать ничего не будет.

Сначала она отказалась, потом, трепеща от волнения, поспешно оделась потеплей и, накинув пальто и вуаль, соскользнула вниз по перилам - она еще раньше приладилась это делать на случай какой-нибудь крайности. Сэм встретил ее на пороге - он, как пушинку, поднял ее на руки и пронес через палисадник к фургону. Ни души не было на ровной прямой улице, только часовые-фонари шагали в обе стороны, уходя в бесконечную даль и превращаясь в едва заметные точки. Воздух был свежий-свежий, словно ранним утром в деревне, на небе сверкали звезды, и только на северо-востоке брезжила светлая полоска. Сэм бережно усадил Софи на приготовленное для нее место и тронул лошадей.

Они непринужденно болтали, как это бывало в старину, только время от времени Сэм себя одергивал, когда думал, что становится слишком фамильярным. Раз или два она неуверенно промолвила, что не следовало бы ей пускаться в эту поездку.

– Но дома я так одинока, - прибавила она, - а сейчас мне так хорошо.

– Ну, и надо будет опять поехать, миссис Твайкотт. Лучше времени для прогулки не выберешь.

Светало. На улицах появились деловитые воробьи, город вокруг оживал. Когда они подъехали к реке, уже совсем рассвело, и на мосту ИМ в глаза сверкнуло яркое утреннее солнце, вынырнув из-за собора св. Павла, и протянувшаяся к востоку пустынная река вся блистала. В этот ранний час ни одного суденышка не виднелось на ее поверхности.