Рассказы
Шрифт:
На улице метель, всё завалено рыхлым белым.
Тепло. Минус пять.
Дымится гигантская полынья в центре города. Спит египетский ящик краеведческого музея. Просыпается тюрьма на улице Республики.
Заснеженная Покровская гора почти сливается с небом, и матовым китайским фонариком висит над землёй часовня Параскевы Пятницы.
К вечеру, сказали старые люди, захуевертит, и мороз.
В полдень пошел дождь, потом внезапно налетел такой ветер, что будь у домов паруса, их бы выдуло за сопки.
Посыпался шифер, куски жести, лёг на землю сорванный электрокабель.
Вечерело. Литературный критик Шкворчанский культурно полз за пивом, как вдруг ему под ноги бросился огромный мускулистый ротик. И глухо зарычал. Захотел, как писали классики, посмотреть, что у него внутри. Альберт посерел и тоскливо огляделся.
— Девушка, собаку уберите… А вы поводок надевать не пробовали?
Собачница сузила глаза, раздула ноздряшки: «Он к вам подбежал, потому что вы — злой!»
Шкворчанский даже опешил от такого парадоксального полёта мысли: «Так если я — злой, то это я бы на него набросился…»
Колония строгого режима находится в ложбине. Из окна учительнице начальных классов Тане Жданович открывается прелестный вид: по ту сторону запретки петляет сельская дорога с редкими машинами, огибая живописный холм, над которым торчат верхушки крестов главного городского кладбища. От крестов Тане зябко.
Ученики старше учительницы. Они решают задачу про ежика и яблоки. Молодая красивая Таня стоит у окна и вспоминает: сегодня заходила в зону, и оказавшийся в тамбуре незнакомый зэк-расконвойник приблизился и сказал шёпотом: «Солнышко…»
— А мы на экскурсии будем ходить, Татьяна Рюриковна? — спрашивают первоклассники. Не то шутят, не то демонстрируют задержку психического развития.
Таня поворачивается к классу:
— Конечно, будем! Как стемнеет, так и пойдём!
80-е. Бой под Кандагаром. Забежавший в афганский дворик шурави резко остановился: на утрамбованной земле лежали отрезанные мужские члены — сморщенные, дряблые. И тут же почувствовал, как в спину упёрся ствол. Мгновенно обернулся и выстрелил. Наземь рухнул слепой старик с посохом.
Эвенкия, 21 век.
Охотники подъехали к стойбищу спросить дорогу.
В чуме сидят рядышком мужчины и женщины, старики и дети. Все пьют. Все курят. Тут же в углу ведро, в него ссыт пьяная баба, не спуская глаз со стакана — чтобы не обнесли.
Недалеко отъехали охотники — летят за ними на «Буранах», в облаках алмазной пыли стволы торчат.
Знают, что у охотника зимой всегда с собой спирт есть.
А не отдашь — кто тебя, однако, потом в тундре найдёт?
В конце 60-х учитель физики Алик Штибен приехал с женой по распределению в таежный леспромхоз. И в 25 стал директором школы. Местный VIP.
VIP-ы часто по выходным сидели у реки под шашлычок.
Из Москвы за лесом приехал полковник КГБ, грузин. Вечером комитетчика
повели на берег. Алик, как самый молодой, занимался мясом.Когда хорошо подпили, гэбульник сделал Алику неожиданное предложение — стать героем социалистического труда. Нет, не купить звезду и красоваться, а официально — по Указу Президиума Верховного Совета СССР. За четыре тысячи рублей — трехлетнее жалование Алика. Алик опешил: разве это возможно? как?
— Очень просто, — улыбнулся чекист. — Ты авансом отдаешь мне две тысячи. Я уезжаю. А в Москве у нас очень большой грузин, уважаемый человек — секретарь Президиума Георгадзе. Через месяц ваш райком партии получает разнарядку — представить к званию героя соцтруда учителя, молодого коммуниста, немца по национальности. А в районе ты такой — один! Звезду получаешь в Кремле, в Москве отдаешь мне остальные деньги. Ну как? По рукам?
Алик ночь не спал, с женой советовался.
Немецкая осторожность победила.
Подруга Наташи Фокиной, 27 летняя мать-одиночка Марина Горшкова, сошлась с курсантом речного училища, в котором работала мастером-воспитателем.
Курсанту еще не исполнилось 16-ти, но был он здоровым и ранним бугаем.
— А у него тело молодое! Понимаете — тело! — объясняла мезальянс мастер-воспитатель.
В гости к Фокиным пришли семейно, речник бутылку поставил.
Потрясенный сорокалетний Витя выпил с гостем.
Два года, до выпуска, пролежал юноша на диванчике в тесной комнатке общаги, где проживала Горшкова с больным сыном.
После работы Марина возвращалась усталая, ставила сумки и начинала готовить, кормить, стирать, гладить, прибираться.
Речник скучал, решал сканворды, увлеченно играл с маленьким Сережей в «морской бой».
Однажды пообещал жениться, если Марина скажет, в каком слове семь букв «о».
Марина бросилась на вахту к телефону, стала звонить знакомым филологам.
— Обороноспособность! — выпалила она с порога.
Но выяснилось, что тело пошутило.
Слово оказалось роковым. Сразу после выпускного молодым специалистом речного флота заинтересовался военкомат, и шустрый малый скрылся. И от Марины, и от призыва.
Видели его общие знакомые. В армию не пошел — откупили родители. Работает наладчиком лифтов. О Марине не спрашивал.
Человек шагнул из морозного тумана в автобус пятого маршрута, и в салоне сразу стало тесно.
Ухватившись руками в грубых перчатках за поручни, он внимательно изучал запрятанных в шубы аборигенок.
К сибирской зиме человек-гора был подготовлен основательно.
Из ворота кожаного плаща с подстежкой, почти достигавшего пола, выбивался пушистый красный шарф. В конце этого темно-рыжего великолепия тускло блестели шикарные штаны из плотной кожи, лежавшие на остроносых ковбойских сапогах с кокетливыми металлическими цепками.
Огромная лисья шапка с опущенными ушами обрамляла рубленое, рельефное, бурно пожившее лицо с нехорошими прожилками. Колючие глазки великана шарили по теткам.