Шрифт:
Сержи Памиес. Рассказы
Оригами
В детстве я как-то раз начал читать книжку, которая начиналась так: «Когда мне было шесть лет, в книге под названием ‘Правдивые истории', где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку» [1] . Книжка называлась «Маленький принц», и дальше этой фразы продвинуться мне тогда не удалось. В десятилетнем возрасте я сделал вторую попытку, но опять не смог преодолеть страницу, где рассказчик повествует о пищеварительном процессе удавов. У меня не слишком хорошая память, но, если я не ошибаюсь, именно в начале семидесятых годов всех нас охватила эпидемия экзюперизма. «Маленький принц» считался самой подходящей книгой для пробуждения детской фантазии. И если в англоязычных странах все дети непременно должны были приобщиться к «Алисе в стране чудес» и «Питеру Пэну», то «Маленький принц» стал эталоном для наших современных родителей.
1
Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц». Все цитируемые фрагменты
Я с некоторой тревогой отмечал, что мои приятели эту книгу читали, но еще больше меня беспокоило то, что знакомые девочки были от нее в восторге. Чтобы получить о книжке хоть какое-то представление, я решил пойти не совсем честным путем и просмотреть только картинки. Однако иллюстрации меня не вдохновили. Я был воспитан на энергичных линиях комиксов об Астериксе и братьях Дальтон, и посему этот бесцветный принц, работавший садовником на планете, где надо было чистить вулканы, точно печные трубы, не произвел на меня никакого впечатления. То ли дело Астерикс — герой непобедимого народа, черпавший силы в наркотиках, чтобы одним ударом отправлять на тот свет вепрей или римлян, или развеселое и непохожее на традиционную модель ячейки общества семейство Дальтон. Но поскольку герой Экзюпери пользовался успехом у моих друзей, я решил просто не хвастаться тем, что не читал этой замечательной книги. Это оказалось совсем нетрудно: надо было только не говорить о своей неспособности оценить метафизическое измерение этой истории. Обычно я не стеснялся и открыто заявлял о своем отказе читать то или иное произведение, однако, когда речь шла о Сент-Экзюпери, мною овладевало чувство вины. Мне было немного стыдно, и я надеялся поправить положение в будущем, не сомневаясь в том, что когда-нибудь найду ключик, который открывает дверь в этот мир, столь же невероятный, сколь волшебный.
Прошло много лет, на протяжении которых слава маленького героя продолжала расти (восемьдесят миллионов проданных экземпляров, переводы на сто пятьдесят языков). Как-то раз, придя на ужин в гости к родственникам, я обнаружил, что они оклеили комнату своего шестилетнего сына обоями, рисунок которых воспроизводил приметы мира маленького принца: барашек, географ, баобабы, роза, лис, уж и, конечно, сам отрок в длинном шарфе. Мне вспоминается, что я сначала подумал: «Родители настолько одурманены этой книжкой, что даже спальню сына так украсили». Однако когда передо мной предстал их сын, я все понял: он сам был маленьким принцем с картинки. Волосы ребенка растрепались, а рисунок на пижаме был поэтико-космическим. С тех пор я неоднократно убеждался в том, что самым восхитительным достоинством книги была способность создавать живые воплощения его главного героя.
Такое случалось с другими литературными героями и раньше. Все мы сталкивались в жизни с воплощениями Алисы (эти ангелоподобные девочки становятся нервозными в подростковом возрасте, отличаются испорченностью в юности, а в зрелом возрасте переигрывают, изображая сексуальные восторги, — и не от необходимости, а от желания развить у любовников комплекс неполноценности) или Питера Пэна (эти индивиды страстно коллекционируют переломы, не всегда способны контролировать свой адреналин и столь же смелы, когда хотят соблазнить свою жертву, сколь трусливы, когда решают ее покинуть). Маленькие принцы, которые, как мне казалось, встретились в дальнейшем на моем пути, — наклеивать ярлыки оказалось гораздо легче, чем прочитать книгу, — развивали в себе под влиянием родителей повышенную чувствительность, отличались рассеянностью и прихотливостью, их богатой внутренней жизни хватило бы с лихвой на двоих. Однако потрясшие меня обои и мальчуган в пижаме настолько меня поразили, что в тридцать пять лет я сделал еще одну попытку прочитать книгу.
После истории с удавом летчик, выступавший в качестве рассказчика, терпел аварию в пустыне, словно нарочно, и встречался в песчаных дюнах с маленьким героем своей истории. «С меня хватит!» — подумал я и, хотя мой поступок не делает мне чести, бросил книжку об стену (на штукатурке до сих пор можно видеть след). Повинуясь предубеждению, затмившему мой рассудок, я принял неверное решение о том, что продолжать чтение мне было ни к чему. На прочитанных страницах я успел почувствовать снисходительное отношение к читателю и воспринять идею автора, которую не мог разделить: все дети априори наивны и чутки, а взрослые черствы. Детская литература нередко спекулирует на этой мысли, и я, мысленно вступая с автором в спор, развлекался тем, что воображал, как бы поступили Астерикс и братья Дальтоны, если бы какой-то пришелец с другой планеты во имя фантазии попытался приобщить их к своей жидкой и псевдодуховной философии. Уверенный в своей правоте, я испытывал почти болезненное желание высказать свою точку зрения. Однако меня останавливало одно сомнение: не следует ли все же объективности ради сначала прочитать книгу целиком, а уж потом критиковать неугодные мне идеи и высказывать свои контраргументы? Кроме того, само желание вступить с автором в полемику уже казалось мне не вполне здоровым.
В тот день, когда я твердо решил осилить это произведение, супруга довела до моего сведения — мне не приходит в голову никакое другое выражение, — что она беременна. Близнецами. В результате я попал в водоворот домашних обязанностей, и на протяжении последующих десяти лет у меня не было ни одной свободной минуты — да и сил тоже, — чтобы размышлять о Сент-Экзюпери. Жизнь в нашем доме неслась в бешеном ритме — представьте себе переполненное событиями десятилетие, снятое в режиме убыстренной съемки, — и, поскольку всегда находились дела первостепенной важности, я совершенно забыл об этой книге; до того дня, когда близняшки рассказали мне, что ходили с классом в театр и смотрели спектакль под названием «Маленький принц». Я подождал, чтобы они проявили свою детскую сущность (ведь в моральном отношении дети превосходят взрослых) и с присущей им непосредственностью объявили, понравился им спектакль или нет. Однако они ничего не сказали, и я, заподозрив, что в этом сказывается дурная наследственность, посоветовал им прочитать книжку. Девочки не стали откладывать дело в долгий ящик и взялись за чтение, но ровно через пять минут, когда мне казалось, что им уже удалось преодолеть песчаные дюны, обе заявили: «Посвящение нам понравилось, но в этой истории есть что-то странное. Мы ее лучше потом прочитаем».
Я не помнил ни о каком посвящении
и тут же проглотил его целиком, даже не присев на стул: «Леону Верту. Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый — мой самый лучший друг. И еще: он понимает все на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живет во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все это меня не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит. Итак, я исправляю посвящение: Леону Верту, когда он был маленьким». Посвящение мне, в общем-то, понравилось, потому что эти рассуждения теперь показались мне не лишенными некоторой логики. Может быть, раньше, когда у меня не было детей, я просто не смог понять всю эту игру со взрослыми, которые когда-то были детьми, и детьми, которые вырастут, но по-прежнему останутся детьми (или что-то в этом роде).Я устроился в том самом кресле, где в прежние годы прочитал особенно запомнившиеся мне произведения («Треску» Марка Курлански [2] или «Как написать серьезный роман о любви» Дианы Шемперлен [3] ), и стал продвигаться вперед. Мне удалось добраться до четвертой главы, где автор говорит: «Дети должны быть очень снисходительны к взрослым». На протяжении десяти лет я не прикасался к этой книге, кружась в водовороте домашних дел и профессиональных обязанностей, но с первой же минуты во мне ожило с прежней силой неприятие тона маленького героя, который требует снисходительности по отношению к взрослым, хотя сам он, в действительности является созданием взрослого человека. А этот взрослый, благодаря придуманным им персонажам, пользуется общепризнанной славой человека, который как никто другой понимает детей. К счастью, поток семейной жизни снова увлек меня, и прошло еще десять лет. Наступил день, когда профессиональные обязанности привели меня в Монпелье, где проводился круглый стол, в котором принимали участие второстепенные европейские писатели. Во время беседы один из ее участников с едким презрением отозвался о Сент-Экзюпери, обвинил его в самовлюбленности и заявил, что значение его произведений сильно преувеличено. Другие мои коллеги встретили это заявление улыбками превосходства, а я присоединился к ним, не желая выдать своего невежества. После этого эпизода я твердо решил, что в моем солидном возрасте, которого Сент-Экзюпери никогда не суждено было достичь (мне исполнилось сорок шесть), назрела необходимость закрыть, наконец, эту тему. Сразу после окончания круглого стола я отправился в книжный магазин и приобрел две биографии писателя, которому только что предъявили обвинение в самовлюбленности.
2
Марк Курлански (р. 1948) — американский журналист и писатель.
3
Диана Шемперлен — канадская писательница; речь идет о рассказе, опубликованном в сборнике «Все привязанности: рассказы и картины» (1998).
В моей памяти сохранилось странное воспоминание об этом чтении — словно в лихорадке, я пытался удержать в голове огромное количество новых сведений, и одновременно меня раздирали противоречия: личность автора вызывала у меня живой интерес, но предубеждение к его творчеству не исчезало. Я понял, что Сент-Экзюпери искал детской неискушенности, которой сам с годами лишился, и оказался достаточно храбрым (или безрассудным — он рисковал стать всеобщим посмешищем), чтобы из мрака своего существования написать — по мнению исследователей — поэтическую притчу, которая, казалось, излучала свет. Замысел книги родился в тысяча девятьсот сорок втором году во время обеда в кафе «Арнольд». Издатели Сент-Экзюпери, сытые по горло тем, что их автора постоянно раздирали психологические противоречия, предложили ему написать рождественскую сказку. Таким образом, они пытались заставить писателя забыть о своей судьбе изгнанника, бежавшего из коллаборационистской Франции и нашедшего приют в Соединенных Штатах, и рассеять его убежденность в том, что жестокость рода человеческого неисправима.
В тот день за обедом издателям удалось увлечь его своей идеей, которая была призвана стать противовесом естественным наклонностям этого человека — нетерпеливого, эмоционально неустойчивого и не умевшего держать в узде свою сексуальность. Ему ничего не стоило обзвонить всех своих любовниц и всех своих друзей в самое неподходящее время, чтобы прочитать им какой-нибудь абзац своего нового произведения или рассказать об очередной сердечной драме. Иногда он приглашал их в свою квартиру — с видом на Центральный парк, — чтобы разглагольствовать перед ними об энергии города и ночи или чтобы пить без меры, учиться делать фокусы или складывать из бумаги вертолетики.
Все, что мне удалось прочитать о Сент-Экзюпери — даже его исполненное отчаяния возвращение в армию и его последний полет, закончившийся исчезновением писателя, и фраза из повестки, выписанной дежурным офицером, звучавшая, как эпитафия: Pilot did not return and is presumed lost [4] , — заставляло меня сделать один и тот же вывод. Мне было уже сорок девять лет, и, поговорив с близняшками, я обещал им, что в день своего пятидесятилетнего юбилея отправлюсь в какую-нибудь гостиницу и прочитаю «Маленького принца» от корки до корки (девочки к этому времени уже исполнили свой долг: обе прочитали книгу с восторгом, которому я — по причине своего малодушия — не сумел порадоваться). Наконец, знаменательный день наступил. Ночь, проведенная в гостинице своего родного города, вызывает в душе странные чувства. А пятьдесят лет — достаточно знаменательная дата, и близкие тебе люди бывают достаточно снисходительны, каким бы способом ты ее ни отмечал. Оставив в стороне предубеждения невежества и смирив гордыню, я медленно продвигался, ощущая под ногами сыпучий песок дюн (и слов), преодолевая старые и новые преграды, скользя по этой детской сказке, исполненной символизма. Иногда я подчеркивал какую-нибудь фразу, как например: «Самого главного глазами не увидишь» — наиболее известную и неоднократно использованную авторами книг по саморазвитию.
4
Пилот не вернулся и считается погибшим (англ.).