Рассказы

Мысль об отце Владимире вытолкнула ее из полузабытья, мозг начал работать более упорядоченно, соединяя обрывки воспоминаний и впечатлений. Когда отец Владимир пришел вместо ушедшего на покой старенького благостного отца Александра, с которым расстались в слезах и плаче, то приняли его настороженно, если не отчужденно. Ну что, новый батюшка как батюшка — высокий, плотный, даже дородный, голос его хоть и тих, мягок, но с хрипотцой, он все время немного откашливается, ходит согнувшись, поеживаясь. Недомогает? Болеет? Расспрашивать и задавать вопросы никто не стал. В общем, и она и сестры приняли новоназначенного без особой радости. Новый батюшка — всегда новые проблемы, а они от них так отвыкли за последние несколько лет при спокойном и рассудительном батюшке Александре. Но первые проведенные отцом Владимиром службы, благоговейные и неспешные по стилю, ей понравились, а его обращение с насельницами монастыря — ровное, доброжелательное, без особых привязанностей и лишнего любопытства — даже согрело ее сердце. Так протек весь год, и все бы хорошо, да вот происшедший в начале июня месяца случай со скрепкой этот хрупкий монастырский мир нарушил и породил сумятицу и смущение в сердце матушки и, возможно, в душах сестер.

Тогда на молебне после воскресной литургии кто-то подал записку с поминанием о здравии, которая была проколота скрепкой вверху креста. Отец Владимир после службы подошел к матушке, спросил, не знает ли матушка настоятельница, что бы это значило, и подал ей сложенную половинку белого листка в клетку из школьной тетради. Матушка развернула его, увидела над столбиком имен скрепку и сказала:

— Кто-то колдует, батюшка. Ведь деревенские считают, что как сказала бабка, так и есть истинно. Может, кто-то из бабок и сказал, что вот так, со скрепкой, дескать, чтоб скрепить, надо имена на настоящее поминание подавать. Столько суеверий и путаницы, батюшка!

Отец Владимир долго не отводил глаза от записки, потом поглядел на матушку, покачал медленно головой, откашлялся и сказал лишь: «Странно». Матушка, взглянув на него, быстро скомкала записку и сунула в карман подрясника. Почему он так сказал? Может, объяснение происшедшего его не удовлетворило, показалось непонятным? А может — несерьезным? Матушка пожала в ответ плечами. Повернувшись, отец Владимир почти неслышно удалился в алтарь, из которого в тот день не выходил так долго, что пришлось трапезничать без него.

Он появился только около полудня, вошел в трапезную, прочитал шепотом молитвы, перекрестил уже давно остывшие лапшу с грибами и картошку. На предложение подогреть лапшу он мотнул головой и начал медленно есть, неподвижно глядя на идеально белую скатерть на столе. Покончив с супом и картошкой, он попросил дежурную послушницу принести кипятку и чашку с пакетиком зеленого чая. Когда чашка оказалась перед ним, он потянулся за чайником с кипятком, но — то ли он неудачно перехватил, то ли был слишком задумчив и рассеян — чайник выскользнул из некрепких пальцев, ударился о край чашки и перевернулся. Кипяток хлынул из-под отскочившей крышки на белую скатерть и мелким, но быстрым ручейком полился на подрясник батюшки. Он вскочил из-за стола, задев его, отчего из чайника выкатилась вторая волна кипятка и полилась маленьким водопадиком уже на брюки и туфли. Послушница Наталья, подававшая чай, стояла соляным серым столпом и смотрела на чайник.

— Чего уставилась? Полотенце! — вскричал батюшка, начал лихорадочно рукавом стирать воду с подрясника, выгибаясь и притопывая.

Он толкнул стул и выскочил из-за стола, что-то шипя и все сильнее взмахивая рукой, словно с чем-то или кем-то борясь, отталкивая, пытаясь отбиться. Схватив поданное полотенце, он стал истово тереть подрясник, потом брюки, потом промокший рукав. Потрудившись с минуту, он скомкал полотенце, бросил его на стол, повернулся и было уже собирался выйти из трапезной, как, взглянув на все еще неподвижно-испуганную послушницу, сказал:

— У вас такое часто случается?

Послушница смотрела на него и даже не пыталась ответить — в ее глазах отсутствовал малейший след мыслительной деятельности.

— Ну что ты как жена Лотова онемела? Не на Содом же оглянулась, а на православного священника смотришь! — Батюшкин несильный глуховатый голос подобрался к верхним нотам. — Часто?

— Не знаю, — выдавила послушница, — я только месяц здесь.

— Это видно, даже чайник подать не можешь. А в храме ты за свечным ящиком записки не принимала?

— Несколько раз матушка благословляла в храме помогать.

— А записки что?

— И записки принимала.

— Скрепки часто прикалывают к ним?

— Скрепки? — Глаза послушницы испуганно и недоуменно смотрели на отца Владимира. — Как это?

— Просто — прокалывают бумагу над крестом и подают.

— У нас только те подают, кому матушка благословит, а так — не знаю, — с трудом, все еще не отрывая взгляд от батюшки, проговорила Наталья.

Нелепость ответа была очевидна. Отец Владимир понял, что так ничего не узнаешь, махнул рукой и вышел из трапезной. Уехал он тут же, не подойдя, по обычаю, к матушке Сергии.

О происшедшем, смущаясь и сбиваясь, прибежавшая и запыхавшаяся Наталья поведала ей немедленно. Матушка, не перебивая, выслушала поток звуков из ахов и охов и посмотрела на еще открытые монастырские ворота — облачко пыли, поднятое машиной батюшки, неподвижно висело в летнем теплом воздухе. Она благословила послушницу и пошла в свою келью читать канон мученикам Киприану и Устинии.

Все тогда разрешилось благополучно — через два дня отец Владимир позвонил и попросил ее забыть о происшедшем, назвав его недоразумением. «Видимо, бес попутал», — как-то даже буднично сказал он. «Да, да, батюшка, путает лукавый, ведь монастырь, всякое случается», — ответила матушка, мысленно перекрестившись.

После того происшествия отношения между ней и священником не особо укрепились, но и не разладились, тем более что ни скрепок, ни разлития кипятка больше не случалось. Образовавшееся равновесие в отношениях было пусть и шаткой, но достаточной основой для монастырского спокойствия, тишины и благополучия в течение всего прошедшего лета. И вот на тебе — проверка! Может, это все-таки не с тем июньским происшествием, а с паломниками связано? Ведь сколько их было за лето и из райцентра и из области, и всем ведь не угодишь! Нет, и раньше всякий шепот и шелест бывали, ну, мелкая и средняя рябь, не больше последней, до владыки доходили, но чтоб вот так! А если это — слухи?..

Неяркий свет центрального паникадила заставил матушку открыть глаза — батюшка в царских вратах сделал поклон в сторону клироса, развернулся, поднял руки и возгласил:

— Слава Тебе, показавшему нам свет!

«Слава Тебе, Господи, и промыслу Твоему! — шепнула матушка и неспешно наложила на себя четкий крест. — Может, все и устроится?!»

Служба заканчивалась, и этот момент для матушки был не менее дорог, чем ее начало и ровное течение, — день завершался, суточный круг был пройден, осталось только с крестом и иконами совершить обход монастыря. Вот и отпуст, в конце которого отец Владимир всех благословил, зашел в алтарь и закрыл царские врата. Как быстро! Надо становиться на ход. Матушка кивнула матери Серафиме, чтобы та подошла.

— Матушка, благословите взять икону Спасителя? — склонилась та перед ней в ожидании.

— Бог благословит. Возьми сегодня икону Спаса Нерукотворного.

Подняв икону в простом деревянном окладе, как бы прижав ее к себе, мать Серафима встала впереди, следом послушницы — Наталья с деревянным облупившимся крестом и Ксения с медным колокольчиком и фонарем, за ними — трудницы и местные бабульки. Все замерли, глядя на матушку. Она неспешно направилась к центру храма, поглядывая на правую дверь алтаря. «Чего это батюшка не подает возглас на начало хода? Чего мешкает, не выходит?» Обычно после вечерней службы отец Владимир выходил из алтаря, становился перед храмовой иконой на правой стороне амвона, подавал возглас и возвращался в алтарь — в крестном ходе он не участвовал.