Шрифт:
Л. А. Авилова
Рассказы
КОСТРЫ
Был конец сентября.
– - А не темно будет ехать?
– - спросил Петр Егорович, усаживаясь в высокий неуклюжий тарантас и завертываясь в шубу.
– - Со мной ничего не бойся!
– - успокоил его высокий худощавый мужичонко в рваном тулупе и неумело полез на козла, напоминая своими движениями обезьяну.
– - Да ты что?.. Недавно кучером у тетушки?
– - спросил Петр Егорович.
– - Я-то кучером?
– - удивился мужик.-- Да ты меня
– - А дорогу ты хорошо знаешь?
Алексей усмехнулся.
– - Со мной ничего не бойся!
– - повторил он и подобрал вожжи.
Тарантас качнулся и запрыгал по мощеному двору железнодорожной станции. Внезапно, у самых ворот, копыта лошадей захлюпали по грязи, и колеса беззвучно соскочили в рыхлую почву.
– - Эге! да у вас грязь,-- заметил Петр Егорович,-- много было дождей, что ли?
– - И-и! просто залили, барин!
– - печально ответил Алексей и повернулся с козел к тарантасу.-- Залили и залили. Месяц целый шли. По весне дожди и по осени дожди.
– - Это мы все двадцать верст так тащиться будем?
– - Зачем все? По степи дорога хорошая, накатанная. Как прояснило да пообдуло немножко, стали хлеб возить и накатали.
– - Как хлеб? У вас еще хлеб в поле?
– - удивился барин.
– - А то?..-- печально отозвался Алексей.
Тарантас подпрыгнул на кочке. Петр Егорович взмахнул руками, ухватился за край опущенного верха и рассердился.
– - Ты на дорогу-то смотри!
– - опрокинешь в грязь... Тоже кучером посадили!
Из грязного станционного поселка они выезжали в степь. Кругом было темно, но Петр Егорович сейчас же заметил странный отсвет, точно отражение далекого, но сильного пожара. Тарантас, фигура Алексея и прыгающая спина пристяжной выделялись теперь яснее и рельефнее. Он оглянулся и увидал по горизонту целый круг сливающихся вместе маленьких зарев... Местами зарево разгоралось, вспыхивало, и тогда вдруг значительно выше занималось другое, озаряя часть облачного неба, точно заигрывая с облаками и захватывая их врасплох во время их ночного отдыха.
– - Это что же?
– - удивился Петр Егорович.
– - А костры!
– - радостно объяснил Алексей.-- Вот выедем на горку, все они у нас как на ладони будут, и ехать не темно.
– - Как костры? Зачем?
– - А народ-то? Весь народ в поле: возят, молотят. Уборка-то в этом году ишь какая! у кого еще и пшеница в поле, а овес, подсолнух весь еще там.
Петр Егорович заинтересовался.
– - Раз, два, три...-- начал он вслух считать отдельные зарева.
Алексей тихо смеялся, сидя в своей ленивой согнутой позе.
– - Гляди, барин, не сочтешь, собьешься,-- мечтательно заметил он.-- Степь-то теперь -- что божий дом: вся-то курится.
– - Несчастный народ!
– - нарочно громко и внятно произнес Петр Егорович. Они выехали на гору, и теперь действительно костры были как на ладони. Некоторые горели близко около дороги. Пламя лениво колыхалось, и на ярком фоне его нередко выделялись тени, очертания человеческих фигур.
– -
Несчастный народ!– - с пафосом повторил Петр Егорович. В городе, где он жил почти безвыездно, он пользовался репутацией смелого, горячего защитника народа. Петр Егорович скромно отрицал приписываемые ему заслуги, но в душе ни минуты не сомневался в том, что знает народ и умеет понимать и любить его.
"Что за красота!" -- хотелось воскликнуть ему, когда степь развернулась перед ним вся темная, но сияющая. Но он взглянул на изогнутую спину Алексея и удержался.
– - Что свечи в храме!
– - умиленно вполголоса заметил Алексей.
– - В холод, в сырость! с маленькими, быть может, больными детьми,-- громко сказал Петр Егорович.-- А это что?
– - спросил он, указывая в сторону, где на довольно большом пространстве перебегал огонь, то вскидываясь вверх, то пригибаясь и словно ползком пробираясь по земле.
– - А это солому жгут,-- ответил Алексей.
– - Зачем же жгут?
– - А много ее родилось. Сила! Вот и жгут. Зерно щуплое, а соломы сила!
– - Дурачье!
– - заволновался Петр Егорович,-- зачем же жечь? Давно ли это было, что о соломе криком кричали? скотину поморили? Дурачье!
Алексей приподнял свои плечи, точно хотел спрятать в них голову. Петр Егорович успокоился и уже без гнева следил за тем, как импровизированное пожарище отодвигалось все левей и левей, как, наконец, тарантас оставил его совсем влево и ушел вперед. Колеса мягко катились по накатанной дороге, а голова пристяжной с длинными ушами выделялась на красноватом фоне степи.
– - А по весне хлеб хорош был?
– - спросил Петр Егорович, потому что молчать было скучно, а дремать неудобно.
Алексей порывисто повернулся к нему, и он в первый раз увидал его лицо: оно тоже было длинное, худощавое и почти безусое. Глаз Петр Егорович разглядеть не мог, но даже в полутьме его поразило восторженное, умиленное выражение, которое как бы озаряло наружность Алексея.
– - Барин,-- сказал тот, взмахивая руками, в которых держал вожжи,-- да ты не был здесь по весне?
– - Нет, не был,-- улыбнулся Петр Егорович. "Блаженный какой-то!" -- подумал он про Алексея. Тот шумно вздохнул и покачал головой.
– - Ах, рай-то был какой! Ты бы тогда приезжал! Уж больно хорошо сад-то цвел: яблони да вишни... Точно это бог по саду гуляет. И все у нас, барин, принялось, все росточки пустило. Посадков из лесу целый воз навезли; глядеть не на что! прутики голые! А тут посадили мы их, а они пошли, пошли... Отрыгнулись, листочек выпустили...
– - Ты с кем же садовничал?
– - А Иван Афанасьевич-то! Он главный садовник. Иван Афанасьевич меня всему учил: как что посадить да полить; как уходить... А как Иван Афанасьевич расчелся, так уж я один. Ах, барин! приедешь, ты уж сходи посмотреть: капуста у меня какая веселая, ах, какая капуста!
– - А дичь у вас есть? вальдшнепы, утки, что ли?..
– - А за капустой-то, в балочке. Там самая утка, барин. А тебе зачем?
– - Охотиться буду, стрелять.
– - Это утку-то стрелять?
– - А то кого же? тебя, что ли?