Рассказы

–  Не горячитесь, - отреагировал Неразговорчивый, - не хотите говорить о политике, а целый митинг устроили!

–  Вы правы, я болтун. Но я каждый день вижу, как люди набрасываются друг на друга ни с того ни с сего, ненавидят тех, кого не знают, повторяют телевизионную муть, вместо того чтобы говорить о том, что их волнует. Как тут не прийти в ярость?! И мне все равно, поднялись акции на бирже или упали. Меня беспокоит, растет или падает алчность и жестокость. И вот что я вам скажу. Какая там нищета, какой кризис! Мы такая страна, что могли бы экспортировать радость, как апельсины, помогать другим странам, могли бы быть народом, дарящим надежду, - вместо того чтобы всего бояться и устанавливать видеонаблюдение вокруг дома.

–  Не валите все в одну кучу. Порядок, конечно, нужен, - фыркнул Неразговорчивый.

–  Вы правы, правы, я преувеличиваю. Хотел только объяснить вам, почему я провожу здесь все свое время. Просто думаю, жить нужно так, словно на следующий день уезжаешь или, наоборот, возвращаешься. Тогда начинаешь больше ценить и то, что оставляешь дома, и то, что приобретаешь. Боль легко услышать, она обрушивается на тебя, кричит, у нее ужасный голос, от нее никуда не спрячешься. У надежды голосок тоненький, не сразу понимаешь, откуда он доносится, чтобы найти ее, обшариваешь все углы. Или - идешь на вокзал.

–  Пустые слова, - произнес Неразговорчивый, посмотрев на часы.
– Навести порядок в стране гораздо сложнее.

–  Согласен, - сказал старик, улыбаясь.
– Извините, что пристал к вам со своими разговорами, вижу, вы уезжаете. Надеюсь, вы едете в приятное место и замечательно проведете отпуск.

–  Спасибо, - ответил Неразговорчивый и пошел к выходу, продираясь сквозь толпу.

Трудно говорить с человеком в черных очках, подумал старик. Невозможно догадаться, что он думает на самом деле. Может, я надоел ему. А может, в чем-то он со мной согласился. Похоже, некоторые боятся говорить о надежде. И все равно, мне нравятся люди, которые приезжают и уезжают. Да, они могут быть жадными, нервными, безалаберными, ленивыми, грязными, они толкаются и занимают чужие места, но у них есть право попытаться еще раз, попробовать найти свое место под солнцем или, вернувшись домой, начать все с нуля. Да, с нуля, хотя бы один раз в жизни - прежде чем сдаться. Не так много, но хоть что-то.

Мимо него к прибывающему поезду пробежала семья. Мальчик неуклюже тащил за собой громыхающий трехколесный велосипед. Девочка на бегу придерживала рукой соломенную шляпу, чтобы не слетела. Отец - в рыбацкой жилетке с тридцатью карманами, ясное дело, не вспомнить, в какой из них сунул билеты. Жена обшаривала его, ругая. Бомж смеялся, наблюдая за ними. Заснувший негр проснулся, зевая, как лев.

Старик допил пиво, вытер лоб и вышел, пошатываясь, на первую платформу. После бара с кондиционером он словно нырнул в кипящий бульон. Увидел Неразговорчивого, который направлялся к выходу. Кажется, уже без чемодана, а впрочем, какая разница. Старик слишком увлекся, разглядывая людей. Ему показалось, он что-то понял, что-то важное, что понадобится ему в последующие, оставшиеся годы.

Если бы у меня была тетрадь, я бы сделал в ней запись, подумал он.

"Сегодня, вокзал в Болонье, 2 августа 199… XX века, десять часов двадцать минут, народ радуется, потому что уезжает, и я делаю вид, что тоже еду".

Перевод Натальи Симоновой

This file was created

with BookDesigner program

[e-mail]

03.07.2015