Рассказы

— Что с тобой, ты плачешь? — спросил брат.

Лора кивнула. Да, она плакала.

Лори обнял ее за плечи.

— Не надо плакать, — сказал он нежным, полным любви голосом. — Страшно было?

— Н-нет, — всхлипнула Лора. — Это было необыкновенно! Но, Лори!.. — Она остановилась, взглянула на брата. — Разве жизнь, — пробормотала она, — разве жизнь…

Но то, что ей хотелось сказать о жизни, не укладывалось в слова. Неважно. Он понял ее.

— Да, дорогая, что поделаешь, — сказал Лори.

^{Комментарии}

Жизнь матушки Паркер Перевод П. Охрименко

Когда литератор, квартиру которого старая матушка Паркер убирала каждый вторник, открыл ей в то утро дверь, он спросил ее о внуке. Стоя на половике в маленькой темной передней, матушка Паркер протянула руку, чтобы помочь джентльмену закрыть дверь, и только потом ответила.

— Вчера мы его похоронили, сэр, — сказала она спокойно.

— Бог ты мой! Какая жалость! — сказал литератор сочувственно. В эту минуту он как раз завтракал. На нем был сильно поношенный халат, в руке он держал скомканную газету. Ему стало как-то не по себе. Он не мог уйти в теплую столовую, не сказав чего-нибудь… чего-нибудь еще. Зная, что эти люди придают большое значение похоронам, он мягко сказал:

— Надеюсь, похороны прошли благополучно?

— Как вы сказали, сэр? — глухо переспросила матушка Паркер.

Вот бедняга! У нее был совсем убитый вид.

— Надеюсь, похороны прошли… э… удачно? — повторил он.

Матушка Паркер ничего не ответила. Опустив голову, она проковыляла на кухню, сжимая в руке старую кошелку, в которой принесла тряпки для уборки, передник и войлочные туфли. Литератор вздернул брови и вернулся в столовую.

— Видно, очень расстроена, — сказал он вслух, принимаясь за варенье.

Матушка Паркер вынула две булавки со стеклярусными головками из своей шляпы и повесила ее за дверью. Затем сняла поношенный жакет и тоже повесила. Подвязала фартук и села на табуретку, чтобы переобуться. Уже много лет она не могла без мучительной боли ни снять, ни надеть башмаки. Она так привыкла к этой боли, что лицо ее начинало кривиться и морщиться, как только она развязывала шнурки. Покончив с этим, она вздохнула и распрямилась, слегка потирая колени…

— Бабушка! Бабушка!

Ее маленький внучек стоял у нее на коленях, упираясь в них ножками, обутыми в башмачки на пуговицах. Он только что прибежал с улицы.

— Погляди, погляди, как ты измазал юбку своей бабушки, нехороший мальчик!

Но он обнял ее и потерся щечкой о ее щеку.

— Бабушка, дай мне денежку! — ласкался он.

— Уходи, уходи, у бабушки нет денежки!

— Нет, есть.

— Нет, нету.

— Нет, есть. Дай мне, бабушка.

Она уже нащупывала в кармане старый, сплюснутый черный кожаный кошелек.

— А ты что дашь бабушке?

Он тихо, застенчиво засмеялся и еще крепче прижался к ней. Его ресницы щекотали ей щеку.

— Ничего у меня нет, — прошептал он.

Старуха вскочила, схватила железный чайник с газовой плиты и подошла к крану. Шум воды, льющейся в чайник, как будто смягчал ее боль. Она наполнила водой также ведро и миску для мытья посуды.

Потребовался бы целый том, чтобы описать то, что творилось на кухне у литератора. В течение всей недели он «убирал» сам. Это означало, что остатки чая он сливал в банку из-под джема, специально предназначенную для этой цели, а когда ему нужна была чистая вилка, он вытирал грязную кухонным полотенцем. Во всех других отношениях его «система» была, как он объяснял своим друзьям, очень проста, и он не мог понять, почему люди поднимают такой шум из-за домашнего хозяйства.

— Вы просто пачкаете все, что вам попадается под руку, потом раз в неделю к вам приходит какая-нибудь старая карга и наводит порядок.

В результате кухня превращалась в огромный мусорный ящик. Даже на полу валялись хлебные корки, оберточная бумага, окурки. Но матушка Паркер не обижалась. Она жалела бедного молодого джентльмена, за которым некому было присмотреть. В грязное оконце было видно широко раскинувшееся унылое небо; облака на нем казались ужасно изношенными, старыми, обтрепанными по краям, с дырками или темными пятнами, словно их залили чаем.

Пока грелась вода, матушка Паркер подметала пол. «Да, — думала она под стук половой щетки, — что говорить, плохого я видела достаточно. Нелегкая у меня была жизнь».

Даже соседи держались того же мнения о матушке Паркер. Много раз, ковыляя домой с кошелкой в руке, она слышала, как они, стоя где-нибудь на углу или у подвальной решетки, повторяли:

— Нелегкая жизнь у матушки Паркер, ох, нелегкая!

И это было истинной правдой, такой истинной, что она даже ею не гордилась. Ведь не гордилась бы она, если бы о ней сказали, что она живет в полуподвальной комнате с окнами во двор дома номер двадцать семь.

Нелегкая жизнь!

Шестнадцати лет она приехала из Стратфорда в Лондон и устроилась работать судомойкой. Да, она родилась в Стратфорде на Эйвоне [37] . Шекспир, сэр? Нет. Всегда ее спрашивают о нем, но она никогда о таком не слыхала, только видела это имя на стенах театров.

Ничего не осталось у нее в памяти о Стратфорде, не считая того, что «когда сядешь, бывало, вечером у очага, в дымоход видны звезды» и что «у матери всегда был в запасе кусок солонины, свисавший с потолка». А около дома, перед дверью, рос какой- то куст с приятным запахом. Но куст этот представлялся ей очень смутно. Она отчетливо вспомнила его только два раза, когда лежала в больнице и ей было очень худо.

37

Город, где родился Шекспир.

Ужасная это была работа — ее первая работа. Никогда ей не разрешали пойти погулять. Никогда она не входила в комнаты хозяев — разве что утром и вечером для молитвы. Кухня была настоящим погребом, а кухарка — ведьмой. Она отнимала у нее письма из дому, не давая дочитать до конца, и бросала в плиту, потому что, говорила она, «от писем судомойка становится сонная, как муха». А тараканы! Поверите ли, до приезда в Лондон она никогда не видела черных тараканов. Рассказывая об этом, матушка Паркер тихонько смеялась. Ну и ну! Никогда не видеть черных тараканов! Это все равно что не видеть собственных ног.

Когда имущество ее хозяев пошло с торгов, она поступила в услужение к доктору и, после двухлетней неустанной беготни с утра до вечера, вышла замуж. Ее муж был пекарем.

— Пекарем, миссис Паркер? — говаривал литератор, ибо иногда он отодвигал от себя книги и уделял внимание тому явлению, которое называется Жизнью. — Я думаю, приятно выйти замуж за пекаря.

Матушка Паркер не была в этом убеждена.

— Такое чистое ремесло! — добавлял джентльмен.

Вид у матушки Паркер был не совсем уверенный.