Рассказы

Они шли бок о бок, не произнося ни слова. Девушка шла не спеша, придерживая рукой юбку: она едва видела, куда ставит ногу.

Когда они достигли середины улицы, темная тень отделилась от стены и преградила им путь. Незнакомый голос попросил прикурить.

Человек был высокий, толстый. Другая тень, маленькая и куцая, выросла возле него, словно из-под земли.

— У меня нет зажигалки, — юноша хотел пройти мимо, но здоровенная, словно медвежья лапа, ручища легла ему на плечо.

— Стоп, голубки…

Юноша почувствовал, как болезненно сжалась диафрагма, в глазах потемнело, но он ответил не дрогнув:

— Сегодня карнавал, но для шуток все равно уже поздновато.

— Какое у тебя личико под маской? Ну-ка, посмотрим, что это за воробышек чирикает.

Юноша заслонил лицо рукой: человек посветил ему фонарем в глаза.

— Да у него совсем детская рожа! И эта козявка думает, что мне охота шутить? Как бы не так!

Вмешалась девушка. Голос у нее был звонкий и дрожащий.

— Хватит спорить, — она протянула толстому кошелек.

— Ишь ты! Что это у тебя за звезда? Может, она на тебя снизошла, как на Пресвятую Деву?

Не переставая разглагольствовать, толстый передал кошелек приятелю.

— Ну-ка, Габриэль, пересчитай деньги.

Низенький открыл кошелек и достал две ассигнации.

— Двадцать пять и двадцать пять… пятьдесят… — пробормотал он разочарованно.

— Ну, а ты, парень, скоро надумаешь?

Юноша едва сдерживал ярость.

— Я ничего не дам.

Толстый снова направил на него фонарь, затем ухватил двумя пальцами картонный нос, оттянул, насколько позволяла резинка, и отпустил. Раздался сухой щелчок, нос вернулся в исходное положение.

— Это для начала. А теперь…

Он ударил юношу по лицу с такой силой, что тот повалился на асфальт.

— Давай вставай на ноги. Покайся и больше так не делай. Эй, Габриэль, давай сюда девчонкину цепочку и медальон. Пойдет на первое причастие — ей крестный новые подарит.

Низенький подошел к девушке сзади и схватил цепочку.

— Посвети, а то не видно. Застежка очень маленькая, — толстый приблизился к низенькому и зажег фонарь. — Спасибочки, — сказал низенький и передал толстому цепочку и медальон.

Юноша с трудом поднялся с земли. Лицо его было перепачкано кровью, смешной нос съехал набок, щеку нестерпимо жгло.

— А звезда вам не нужна? — спросила девушка, силясь улыбнуться.

Они не ответили.

— Габриэль, обыщи сопляка.

Низенький подошел к юноше и принялся внимательно его осматривать. Толстый пробормотал, усмехнувшись: «Смотри не обрежься, у него ножницы».

— Ну, вот и славно… — он достал из кармана юноши маленький старый кошелек с потрепанными краями.

— Один дуро две песеты… Всего семь песет. Не густо.

Толстый посмотрел на юношу с любопытством:

— И из-за этого ты столько кривлялся? — Он застегнул пиджак, поднял воротник и зло плюнул.

— А теперь убирайся. — Он повернулся к девушке и коснулся кончиками пальцев козырька своей кепки: — Мы вас немножко проводим, вы не против, принцесса? С нами вам будет спокойнее. Не желаете ли снять маску? Нет? Ну, как хотите.

Они шли по обеим сторонам от девушки. Юноша плелся позади. В воздухе опять запахло дождем. У него болела щека, на глаза навернулись слезы.

— Может, оставите мне хотя бы несколько песет? — спросила девушка. — Чтобы доехать до дома на такси. У вас все отлично получается, но на этот раз вы, по-моему, перестарались… оставить девушку без гроша…

— Может, она права? — спросил низенький.

— Не будь романтиком, Габриэль. Думай лучше о бифштексе.

Они вышли на Диагональ.

— Ладно. Дальше нам не по пути. Если тебе понадобится более подходящая компания, возвращайся. С этим слюнтяем ничего путного не выйдет.

* * *

Она подождала, чтобы они ушли. Вскоре приятели скрылись за углом: поднятые воротники, кепки, надвинутые на глаза. Девушка подошла к юноше, понуро стоявшему чуть в стороне:

— Ну и дела!..

Он не ответил. Глаза его помутнели, мокрый костюм был заляпан грязью. Больше она с ним не заговаривала. Ветер улегся, стояла мягкая, бархатная ночь. Они молча брели между двумя рядами платанов. Пасейч де Грасиа переливался огнями. Силуэты деревьев смутно чернели вдоль тротуара. Темный и мягкий, как замша, асфальт, покрытый мусором и увядшими цветами, влажно блестел, отражая разноцветные уличные огни. С деревьев и балконов свисали пестрые ленты серпантина. С ветвей все еще падали редкие капли. Вот и все, что осталось от праздника. Изредка проезжали машины, в которых виднелись люди в карнавальных костюмах, сонные и усталые в этот поздний час.

— Почему ты такой печальный?

Затянувшееся молчание ее угнетало. Он ответил глухо, подавленно:

— Я не печальный. Все гораздо серьезнее. Понимаете, мне хотелось, чтобы эта ночь была именно такой!.. Не знаю, поймете вы или нет. На самом деле я никогда не буду путешествовать. И не умею писать стихи. И нигде я не учусь. Учился когда-то, а сейчас работаю. У меня младший братишка, вот и приходится вкалывать. Теперь вы все обо мне знаете. И еще вы видели, как глупо я себя вел, какого свалял дурака…

Внезапно она почувствовала огромную жалость. Как будто тайно дремавшая где-то в груди боль прорвалась наружу, подкатила к горлу и сжалась в жгучий комок. Она остановилась и пристально смотрела на юношу: ей казалось, что внимательный нежный взгляд ободрит и успокоит его. Она медленно сняла маску и положила на стоявшую рядом скамейку. У юноши перехватило дыхание: «Как она похожа на ангела», — подумал он.

— Ух ты! Мне на нос упала капля!

Ее тяготил лихорадочный восторг, с которым он смотрел на нее. Казалось, он вдруг утратил представление о том, где они, который теперь час; словно единственное, что существовало в мире — это ее смущенная улыбка, ее агатовые глаза, ее небрежно спадавшие на плечи мягкие золотистые волосы, которые, должно быть, пахли весенним лугом. «Наверное, он думает, что я теперь всегда буду смеяться над ним, вспоминая эту ночь и этих двоих… До скончания веков», — подумала она.

Они и не заметили, что идут дальше; на них медленно надвигались дома, деревья плавно отступали назад, и на смену одним неумолимо и грозно вставали другие.

— Ох! Я потеряла цветы… — Она остановилась в растерянности. — Наверно, забыла в подъезде, когда мы играли… или те двое… — Она умолкла, спохватившись, что напомнила ему о досадном приключении, которое так его ранило, и прикусила губу. Ей было очень обидно, что она потеряла цветы. Она бы их положила в какую-нибудь тяжелую книгу, и потом, стоило только раскрыть ее, как они — высохшие, словно бумага, и потерявшие запах и всякое сходство с гардениями — неизменно возвращали бы ей синеватый цвет ночи, шепот ветра, ее восемнадцать лет, которые она уже чувствовала, что теряет.