Рассказы

Любой араб в душе — поэт. В широком смысле этого слова. Он воспринимает мир очень эмоционально. (В общем — как мы). Причем — во всем широчайшем спектре эмоций. Пожалуй, более эмоциональной, экспрессивной, неистовой, безудержной, экстатической (от слова «экстаз») религиозной книги, чем Священный «Коран» на земле не существует. Такова же и вся арабская поэзия, и вся арабская жизнь (включая политику, экономику и прочие менее приятные вещи). Арабы даже торгуются с вдохновением. Торг для араба — это поэма. Прекрасная и увлекательная сама по себе, безотносительно к результату.

Сейчас — два слова про арабскую поэзию, а потом я расскажу короткую историю про то, как я был последний раз в Египте.

Вот вам самый типичный жанр арабской поэзии — касыда. Существуют сотни тысяч касыд. Все они разные, но построены по единому образцу.

Едет по пустыне бедуин. Вдруг он видит занесенный песком оазис. И чудится бедуину, что он здесь уже бывал. Начинается элегия. Вроде пушкинского «Вновь я посетил…» Грусть, ностальгия… Да, бывал. И вспоминает бедуин: это случилось несколько лет назад, и цвели здесь финиковые пальмы, и трепетно журчал ручей, и пахло вкусным кускусом, и встретил он здесь прекрасную Зухру с глазами, как два ведра воды (это устойчивый образ арабской поэзии). И, начисто забыв про занесенный оазис и ностальгию, с увлечением начинает, как средневековый европейский трубадур, воспевать прекрасную Зухру, ее волосы, плечи, икры и лодыжки. И начинается неистовый мадригал, «Я помню чудное мгновенье…» в кубе. И, воспевая Зухру, бедуин начинает подыскивать десятки сравнений и метафор. Зухра прекрасна, как… Далее идут цветы, пальмы, звезды, изумруды, главное, как стержневое поэтическое сравнение, — кобылицы и верблюдицы (в зависимости от того, на ком сейчас едет бедуин). И, начисто забыв про прекрасную Зухру, бедуин полностью переключается на кобылицу-верблюдицу, его верную спутницу в долгих скитаниях по пустыне, в походах и боях. И начинается что-то из Агнии Барто («Я нашел лошадку…», «Идет бычок, качается…», «Уронили мишку на пол…» и т. п.) И вспоминает бедуин, как, сидя на своей верной кобылице-верблюдице, побеждал он в кровавых битвах своих лютых врагов. И, начисто забыв про бедное животное, поет бедуин о войне, вспоминает он о погибших товарищах (это называется заплачка-«риса»), и, забыв о товарищах, выкрикивает он угрозы своим заклятым врагам («хиджа»), и, забыв о врагах, переходит к гимну-самовосхвалению («фахра»), крича на всю Аравию, что нет в целой Аравии и во всем подлунном мире воина смелее и непобедимее его. И так заканчивается касыда, в которой, как мы видим, есть всё, все возможные и невозможные эмоции мира. Вот это и есть арабский национальный характер.

Касыды создавали поэты-бедуины, «равии» полторы тысячи лет назад.

Мне приходилось бывать на арабских демонстрациях, и уверяю вас: там, протестуя ли против президента или добиваясь повышения зарплаты, современный араб вспоминает всё: оазис, ручей, Зухру, лодыжки, верблюдиц, маму, кускус, врагов, друзей и свою непобедимость. Он рыдает и смеется, хохочет и воет, угрожает и умоляет, страдает от безысходности и взывает к надежде. И его, поверьте, не остановить. И одно из самых частотных слов в арабской речи — «иншалла!», то есть «дай Бог» или «Бог даст». В сущности — тот же наш «авось».

И этот арабский «авось» неизбывен.

А еще арабский мир — это клановость, клановость и еще раз клановость. Погуще нашей кавказской. Так повелось из далёкого бедуинского прошлого. Потому что иначе в пустыне не проживешь. Поэтому любой арабский шейх или президент не может быть никаким «ставленником Запада» или, как еще четверть века назад, «другом Советского Союза». Он ставленник и друг только своего клана. Притворяться он может сколько угодно, но его род, клан, семья — это главное. Англичане так и говорят: араба нельзя купить, его можно только взять напрокат.

Так что арабский мир — это поэтический клановый авось. Иначе сформулировать не сумею.

В последний раз я был в Египте весной прошлого года. Меня встретил все тот же хорошо известный мне каирский аэропорт — пылью, хищно вьющейся по бетону, как стеарин.

Мутная лава Нила все так же тяжело текла к горизонту.

В лавках — все тот же шершавый папирус и нефритовый глянец сувениров.

Над головой — раскаленный мандарин солнца, главного бога Эхнатона.

Это был мой Египет — весёлая мумия мира, галдящая выкриками торговцев, песней про Аишу (кстати, Аиша — любимая жена Мухаммеда), переливчатыми стонами муллы, истошными сигналами автомобилей.

Светофоры в городе Каире — чистый декор. Что-то вроде праздничной иллюминации. Половина из них вообще не работает. Некоторые как-то неясно подмигивают, все время меняя режим. Похоже на коротенькую трехцветную елочную гирлянду, правда, очень грязную.

Улицы в городе Каире можно переходить везде. Каирцы почему-то вообще не ходят по тротуарам. Дуют по проезжей части. Зато автомобили часто предпочитают именно тротуар.

Перекличка клаксонов — как перекличка встревоженных птиц в лесу.

Каирские гаишники существуют для того, чтобы брать деньги. Наши, как про них ни говори, хоть что-то делают, а эти — ничего. Только требуют бахшиш.

Правила до умиления просты: если штраф меньше пятидесяти египетских фунтов (это где-то восемь долларов), он выплачивается на месте и сразу. Если больше — гаишник и водитель долго и оживленно торгуются. Иногда в азарте торга переходят домой к нарушителю или местному дяде Степе.

Совершенно не понятно, за что, собственно говоря, тут штрафуют. Штрафовать здесь можно только за попытку езды по правилам.

Меня в аэропорту встретил очень теплый Федя. Работник нашего представительства. Он был теплый, но за рулем. Я, разумеется, удивился, попытался возражать: жить-то хочется.

— Они не знают, что такое пьяный, — сказал Федя и втопил сто двадцать по встречной.

Ясное дело: ислам. Пьянство — дело далекое, почти нереальное. Хотя, скажем, в Турции за это дело сразу сажают в тюрьму. А здесь — ноль внимания.

Я приехал в Египет на конференцию «Русский язык в арабском мире». В Каире собрались преподаватели русского языка из Марокко, Туниса, Алжира, Египта, Ливана, Иордании и других арабских стран. В основном, конечно, русские жены арабов. Больше всего делегатов было из Хургады. Хургаду в Египте называют Красноморск. Там, кажется, египтян уже меньше, чем русских. По крайней мере — было до 2011. Хотя рассказывают, что во время беспорядков русские туристы в Хургаде вышли с плакатом: «Египет для русских. Не мешайте отдыхать».

С Федей мы доехали до отеля быстро: ночь, машин мало. Каждые пять минут Федя, сидя за рулем, прикладывался к виски. В эти минуты он был похож на гайдаровского горниста.

— Слушай, я жить хочу, — сказал я Феде.

— Я тоже. Да ты не бзди. Авось доедем. А вожу я лучше, чем хожу, — сказал Федя и протрубил очередной заглот.

Это была правда. В смысле — ходить и водить. Когда мы подъехали к отелю «Piramiza», Федя открыл дверь и буквально вывалился из машины. Задумчиво, я бы сказал, философически постояв с минуту раком у колеса, Федя объявил:

— Слуш… я тя… это… првожать до номера не буду… Лана?

— Ладно, — говорю. — Может, такси вызвать?

— Не, такси не надо. Пмги за руль сесть.

Я помог.

— Ну, иншалла доеду, — сказал Федя, всандалил под сто и скрылся за светофором, на котором щедро горели сразу три цвета.

Утром Федя за мной не приехал: не смог найти руль. Зато приехал некто Али. Али зашел ко мне в номер, и в номере запахло вчерашним коньяком. Али был очень теплый и сразу заговорил со мной на «ты».

— Ты готов? — спросил Али.

— Готов. А ты мусульманин?

— Ну.

— А чего ж ты… это…

— В смысле — бухой?

Али прекрасно говорил по-русски. Как я потом выяснил, его клан держит русистику в Египте. Уже во втором поколении. Все родственники Али учились в СССР по гослинии и теперь крышуют русский язык.

— Да, в смысле этого. «Коран» ведь это дело запрещает.

— Во-первых, «Коран» запрещает пить вино, а про водку, виски, коньяк и пиво там ничего не сказано, — и он, как Амаяк Акопян, достал из внутреннего кармана пиджака ладошку «Московского» коньяка. — А во-вторых, — и он достал из другого внутреннего кармана серебряную стопку с выгравированным на ней Тутанхамоном, похожим на Чебурашку в пожарном шлеме, — а во-вторых, в одном из хадисов сказано: уже первая капля вина убивает душу правоверного. Секёшь?