Расследование

«А насчёт происхождения: всё ведь абсолютно очевидно. Вот ведь лет семьдесят назад: когда рухнуло старое и возводилось новое: ведь что тогда требовалось? Пролетарское происхождение: и ради него многие даже обзаводились липовыми документами. И герои – на тот момент выдвигаемые на пьедестал – разве могли иметь другую родословную? Ни в коем случае: разве допустимо подобное? Ведь чтобы какой попович или профессорский сынок стал героем и попал на первые страницы – ведь что должно было случиться? – град, мор и землетрясение, с выпадением бдительности в осадок. А чем мы хуже-то?» – Похоже, он дразнил меня. – «И между прочим работка-то – по подбору кандидатур – очень даже непростая и крайне ответственная: если вы не поняли. Но мы люди привычные, и вполне способны на запросы отвечать и отчёт в нужном объёме представить: если спросят. И несколько кандидатур – просто пальчики оближешь! – мы уже вполне обоснованно наметили: князь Т. – слышали, надеюсь? – ставший родоначальником некоей реформы – вскоре, правда, почти заглохшей; писатель Н. – чем вам не герой: могучий, громогласный, и абсолютно вписывающийся. Или ещё: купец С., жертвовавший на балет и богоугодные заведения: чем не пример для подражания?» – Он перевёл дух. – «И что ведь с главными кумирами было-то? Ведь когда – восемьдесят лет назад – они предшественникам под зад дали, они ведь почти сразу поняли: без героев – никак нельзя. И быстренько из имеющегося материальца новых себе сварганили: Маркс там, Энгельс, Роза Люксембург. И так далее. Хотя и не до конца, разумеется, с происхожденьицем всё в порядке оказалось: но где особо выпирало – чуток поскоблили, а где не хватало – и немного цементу добавили. И с главным из них – вы ведь знаете? – абсолютно так тоже было: и кто ж посмел бы в чём нехорошем того дедушку заподозрить – с ним ведь что сталось бы?» – Он замолчал и зловеще уставился на меня, ясно давая знать о безусловных последствиях подобной неприличности. – «Теперь же: как вы понимаете – новые времена: с новыми веяниями. И старый пантеон мы – само собой – вынужденно закрываем. И сразу создаём новый: с соответствующими характеристиками и параметрами.» – Он откинулся на спинку. – «И мы никому не позволим вносить изменения в список: уже почти утверждённый и одобренный!» – «Кем одобренный?» – Я сразу отшатнулся: теперь он глядел почти свирепо. – «Вы с кем играете? Вы думаете: со мной играете? И чем кончается подобное: об этом вы пока не задумывались? А я могу сказать: если надо. Сказать?» – Я отрицательно качнул головой: угроза выглядела уже явно и неприкрыто, и мне не хотелось распалять его окончательно: я вполне верил в его широкие связи и возможности.

Я пока ещё молчал, давая А. возможность самому сделать следующий шаг, однако теперь он не слишком торопился: он старался, похоже, понять логику моих действий и поступков, заметно отличающуюся от всего, с чем он обычно сталкивался. Старый деляга и махинатор, безусловно, придерживался иных принципов, и пытался состыковать теперь зияющие прорехи: уж он постарался бы использовать в дальнейшем мои слабости и недостатки, до которых сейчас с явными усилиями старался докопаться. Но главным было не это: совершенно явно он демонстрировал мне глубину пропасти, к краю которой я подошёл, незаметно сам для себя и окружающих, и он – в качестве доброго благодетеля – как бы открывал мне глаза: чтобы я не свалился с неимоверной высоты, превратившись далеко внизу в мешок мяса и раздробленных костей.

Наконец он что-то, видимо, решил. – «А ведь я знаю, что вы думаете: сидит тут такой паук и распускает повсюду паутину, чтобы в неё разная мошкара попадалась. Так ведь думаете? Только вот паутинка наша и слона выдержит – если потребуется, ну да не в этом-то суть. Разве мы стремимся к чему-то дурному? – ни в коем случае. А Р. я люблю не меньше вашего: чтоб вы знали. И светлый-то образ – куда приятнее и краше: чем это паскудство.» – Он ухмыльнулся. – «А я ведь и такое знаю, до чего вы никогда не докопаетесь: при всей находчивости и старательности. Но ведь я не лезу: а ведь мог бы сотворить такую бомбу!» – Судя по всему, он перешёл к новой тактике, стараясь излишней откровенностью выманить меня: но я решил не поддаваться. – «У вас другое положение. И задачи тоже.» – «А насчёт задач: здесь вы, извините, неправы. Задача-то у нас одна: вылезти наверх; и как можно выше. Разве не так?» – Он почти смеялся, ласково и внимательно глядя на меня, уже с помощью открытого цинизма пытаясь пробить мою защиту, пока ещё недоступную и слишком прочную. Я не решился подхватить скользкую тему, и ему пришлось отдуваться дальше. – «Ведь ради чего всё делается-то? Ради проникновения к главной кормушке: там и так уже тесно, а вокруг всё давят и напирают новые претенденты, не считаясь с законами и приличиями. Разумеется, кормушка не одна: их много – вон сколько понаставлено! – только в большинстве-то одна пшеница и просо: вместе с размоченным хлебом. И только одна-единственная: во всём отличается.» – «Это – номенклатура?» – «А хоть и так! Хоть горшком назови: дело не в названии.» – Он снова улыбнулся. – «А вы понятливый. И мне нужны люди понятливые: вроде вас. А со статейками вашими – в газете – я тоже уже ознакомился: талантливо работаете. И хочу предложить вам задание. Разумеется, при условии отказа от вашего нынешнего замысла: с соответствующей компенсацией в ходе сотрудничества.» – Теперь я понимал: он пытался подкупить меня, заманивая в широко расставленную ловушку из паутины: сравнение с ядовитым членистоногим явно выглядело уместно, доказывая ещё больше его ум и деловые качества: А. прекрасно осознавал то впечатление, которое производил на меня.

Я не решился сразу отвечать отказом. – «А нельзя поконкретнее: что за задание? И сколько стоит?» – «Какие мы быстрые!» – Он, похоже, даже оживился: глаза уже довольно смеялись, и если бы я хоть в чём-то доверял ему, то мог бы подумать: он сам уже верит в благополучный для себя исход. – «Да заданьице несложное: пара разоблачительных статеек – и несколько тысяч у вас в кармане: по штуке за каждую. Идёт?» – Предложение выглядело слишком щедро. – «А что разоблачать-то надо?» – «Скоро узнаете. Да и какая вам разница: в конце концов?» – Он был почти прав, если всё это не являлось красиво обставленной ловушкой: ведь если бы объектом оказался некто из достаточно высоких или, например, не вполне официальных, но могущественных кругов, то ведь подставить меня А. мог почти элементарно: один звонок тайного доброжелателя взбешённому статьёй объекту разоблачения – и у меня не оставалось бы шансов на спасение, особенно если факты касались событий последних лет: столь тягостных и неприятных. – «А какие вы можете дать гарантии?» – «Гарантии? Чего гарантии?» – «Гарантии безопасности. И надёжности оплаты.» – Он почти гадливо посмотрел на меня. – «Вот оно как, значит? А простое слово вас уже не устраивает?» – Я мотнул головой. – «Я ему делаю почти фантастическое предложение, ради получения которого – только свистни! – половина репортёров города – да что города: со всех окрестностей слетелись бы, как мухи! – а он мне тут условия выставляет! Вы кому условия тут выставляете: вы знаете?!» – Я молча кивнул. – «Ну так что: вы согласны?!» – Я боялся говорить что-то до конца определённое, и пока подбирал слова, он исподлобья всматривался, пытаясь понять ответ. – «Я могу подумать?» – «Подумать? О чём здесь думать: вы как ребёнок.» – Он что-то поискал под столом. – «Ответ мне нужен сегодня же: до вашего ухода.» – Он откинулся на спинку и расслабился: беседа требовала, безусловно, заметных усилий, и пока я изображал умственные страдания, он мог позволить себе передышку. Я не торопил время: вполне возможно, что мне удалось бы надоесть деловому и активному хозяину кабинета, и я благополучно миновал бы встречу, не взвалив на себя лишнего опасного груза. Слишком уж сильно я рисковал бы тогда, причём риск был и финансовый, и самый тягостный и суровый – для жизни. Пока я обдумывал детали, в кабинете что-то произошло: я обернулся и только тогда увидел секретаршу из прихожей: она катила тележку с чашками, блюдцами и двумя массивными сосудами: надо полагать, с разными видами жидкости.

Мы молча наполнили себе чашки – в сосудах оказались чай и газированная вода; я избрал первое – и секретарша с тележкой также молча удалилась за дверь: сотрудники здесь, похоже, были основательно вышколены.

Всё так же я не спешил с ответом: безусловно ответ являлся отрицательным, да и ради чего имело смысл взваливать на себя лишние заботы, небезопасные и связанные с полной сменой курса: слишком уж серьёзно я относился к памяти актёра, чтобы так вот отказываться от замысла. Сложность состояла в том, что Р. был уже не просто актёром: он стал теперь актёром, избранным свыше для прикрытия тёмных дел и махинаций, ему предстояло превратиться в новую ширму для старых привычных занятий, и слишком уж была велика вероятность неуспеха: канонизированному образу – как обычно – следовало стать вместилищем всех достоинств, и любые попытки опровержения этого должны были – по идее – караться уже свыше. Теперь я намного лучше стал понимать трудности, с которыми мне пришлось столкнуться по пути сюда: слух, видимо, уже начал расползаться по сферам, пока ещё в наибольшей степени приближённым к новому объекту поклонения: кое-кто уже имел соответствующую информацию, и я – как постороннее и непонятное лицо – безусловно выглядел инородно и почти пугающе.

А. уже разобрался с чаем: теперь он внимательно наблюдал за мной. Я сознательно тянул время, стараясь как можно мягче и тоньше уйти от опасности: инициативу я решил предоставить хозяину кабинета.

Наконец я допил: я всё ещё собирался с духом, но А. больше не стал ждать и оставил церемонии. – «Ну так как же: надеюсь, вы готовы?» – «К чему?» – «Вы меня удивляете: придётся вам придать дополнительный импульс; чтобы лучше думалось.» – Я насторожился. – «А вы ребяток моих видели? Которые нас сюда провожали?» – «И что?» – «А то: стоит мне сказать им: а возьмите-ка вы этого Буратину вредного и потрясите над балкончиком – вон там – видите? – и пускай у Буратины что-нибудь из карманов вывалится, чтобы он хорошо видел, как предметы долго опускаются на грешную землю, а ветерок пусть пораскачивает балкончик, но главное при этом, разумеется, чтобы у ребят не дрогнули руки – ведь всякое же случается – а иначе придётся тому Буратине повторить маршрут вышеописанных предметов. Но проделать всё это, разумеется, лучше будет в тёмное время суток: потому как для визитов жуликов и воров ночь наиболее подходящий промежуток: вы со мной согласны?» – Теперь угроза уже была реальная и непосредственная: я не сомневался в наличии на грязном счету бывшего агента наиболее известной из тайных служб тёмных и загадочных дел, и даже возможно – трупов, по которым – поднимаясь выше и выше – хозяин кабинета переступал, строя личную карьеру. Возможно, мне стоило соглашаться с предложением: чтобы потом хитрыми путями от него отказаться, и в то же время не оставить замысел: теперь я видел главного врага, и грязные угрозы подействовали противоположным образом: это была бы борьба за правду – и против лжи. Но неожиданно он глухо и длинно рассмеялся: он ржал с наслаждением, понимая, какого страху нагнал сейчас на меня, и демонстрируя свои скрытые пока возможности, недоступные мне и ставящие меня в другой разряд людей. – «А я пошутил: вы что же – шуток не понимаете? А ещё журналист. Только так и можно вашего брата образумить и поставить на место: чтобы не зарывались. А то видите ли: хочется ему книгу написать. А мне что: не хочется?» – «Так делайте её.» – «Да? Какой умный вы, однако. А сколько стоит моё время: вы знаете?» – Я отрицательно качнул головой. – «Не знаете, а транжирите его, как будто оно только ваше.» – «И чем же вы занимаетесь?» – «А я почти как в том стишке: «владелец заводов, газет, пароходов»: без последнего пункта, правда; на данный момент, разумеется. И мог бы предложить вам недурной вариантец: если оправдаете доверие. Как насчёт должности заместителя главного редактора? Для вашего возраста – просто небывалая карьера. Вам ведь двадцать семь?» – «Двадцать шесть.» – Теперь я ясно видел, с кем имею дело: мне хотелось сказать, что грабители, взявшие банк, тоже чувствовали себя победителями, и корсары, потопившие ограбленное и наполовину уничтоженное судно, безусловно оказывались на вершине успеха, только рано или поздно удача отворачивалась от них и приходила расплата в виде виселицы или электрического стула, но А. вряд ли отнёсся бы сочувственно к такой оценке. – «Так это совсем даже здорово! У меня несколько изданий: я мог бы предоставить даже свободу выбора. При соответствующем подходе.» – Предложение выглядело слишком даже солидно: ставки ползли вверх, и если игра не была подстроена, то на самом деле сотрудничество могло дать очень много. Хотя в любой момент он мог забыть об обещании. – «А если я всё-таки не соглашусь?» – Я решился на резкий выпад. Теперь он уже с огромным интересом и даже уважением наблюдал за мной. – «Вы знаете: я уже полчаса пытаюсь понять: ради чего вы стараетесь? И мне – представьте – не удаётся.» – «Ради истины.» – «Истины?» – Он наморщил лоб, и, как мне показалось, изумился. Но соображал он быстро. – «Истины? Так вы из этих, значит – из идеалистов: которым кроме истины ничего и не надо?» – «Почему же: мне много что надо.» – «Понимаю, понимаю.» – Он задумался. – «И много она вам дала?» – На риторические вопросы я решил не отвечать. – «И самое главное: а кому она нужна-то? Знаете что: вы постойте-ка у подъезда этого здания и задайте сотне человек вопрос: насчёт истины. И как вы думаете, какой получите результат?» – Он говорил напористо и в то же время весело: столь тривиальный результат – вместо которого он наверняка предполагал нечто более серьёзное – например, происки влиятельных конкурентов – казался ему, видимо, легкоразрешимой задачей. – «Они ничего не понимают: почти все.» – «Разумеется: а зачем им вообще надо: понимать-то?! У них ведь что главное-то: знаете? А главное у них: понимание того, с какой стороны у бутерброда намазано масло. И с какого боку к данному бутерброду подойти требуется: чтобы пожирнее вышло.» – «Не у всех так.» – «Правильно: у девяноста пяти из ста; или нет: скорее девяноста девяти. Прочее же их не интересует: это стадо баранов. А где есть стадо: должен быть ведь и пастух.» – «Уж не вы ли?» – «А почему и нет-то: кто смел – тот ведь и съел-то. А прочим достаются уже объедки. Или вы не согласны?» – По существу он говорил правду, и я только кивнул головой. – «Они ведь все бездуховны, и без нас метались бы хаотично: водку бы жрали и наркотиками закусывали.» – «Они и так уже это делают.» – «Правильно! Потому как мы только приступаем: к наведению порядка-то. Вы что думаете: это так просто? В одну сторону – овец, в другую – ягнят, и даже по возрастам и категориям: не так-то просто всё это делается. И без духовных авторитетов – нам никак даже нельзя.» – Разговор развивался в неожиданном направлении: в предчувствии победы он выкладывал уже такие сведения, в какие вряд ли имел право посвящать чужих: осторожность изменила ему. – «Подобные эксперименты обычно плохо кончаются.» – «Да? Ну и что: зато у них есть обыкновение тянуться достаточно долго. И двух десятилетий нам вполне будет достаточно.» – Теперь он выглядел ещё откровеннее: срок оставшейся собственной жизни он, судя по всему, определял в близкую цифру. Мне стало неприятно: сейчас я реально ощутил, в каких руках находится моя судьба и судьба многих других, не знающих пока ничего и не подозревающих возможных опасностей и угроз: они приблизились и показались наконец из-за тумана неясной возни и суеты, и я только теперь почувствовал страх.

Но слишком опасно было показывать это хозяину кабинета: он мог воспользоваться им и довести дело до конца. Теперь он покровительственно взирал на меня, дожидаясь, возможно, моего последнего слова: но я не собирался облегчать ему жизни, и А. снова пришлось взять инициативу на себя. – «Так что вам остаётся только одно. И можете не обижаться: такие предложения я нечасто делаю. А мог бы и по-другому: как с тем Буратиной – помните?» – Он ухмыльнулся: могло даже показаться, что он имел в виду нечто, что произошло на самом деле: а не было лишь пустой фантазией. – «И ведь девяносто девять из ста могут только позавидовать вам: они ведь силы-то на что всё больше тратят? Чтоб вскарабкаться как можно выше: тут тебе и травка помягче, и климат поприятнее. И прочие удобства: с трудом перечислимые. Ну так что же?» – «Я отказываюсь.» – Сам не знаю по какой причине: я не мог сказать по-другому, и пока самоуверенный хозяин кабинета и хозяин многого другого пытался осознать ответ, я быстро поднялся на ноги: я подошёл к двери, в любой момент выжидая, не вызовет ли А. подкреплений. У самой двери я обернулся. – «Извините. И прощайте.» – Я всё-таки заметил, каким тупым взглядом он смотрит на меня: я не решился ждать дальше и открыл дверь. Охранник спокойно сидел на стуле и только проводил меня глазами: он явно не получал команды на задержание, и только буркнул в радиотелефон несколько слов: касавшихся, судя про всему, моего отбытия из конторы. Я быстро прошёл длинный коридор: в последней комнате была почти идиллия: секретарша пудрила лицо и болтала со вторым охранником – более высоким и внушительным: я не стал прощаться, и аккуратно закрыл за собой дверь, и только здесь вздохнул: мерзкий паук так всё же и не решился на открытую борьбу, и теперь – наверняка – мне предстояла борьба подковёрная, хорошо наверняка знакомая хозяину высокого кабинета, где мне одному предстояло противостоять всей банде: наверняка ведь он должен был теперь организовать правильную осаду, и – уже очевидно – звонок организовывался именно им, и неизвестно было, смогу ли я всё выдержать и довести такое невинное и обычное дело до логичного конца.

Я пока не собирался сдаваться: в тот же день вечером я смог наконец дозвониться бывшему другу Р.: когда-то они посещали вместе занятия в институте, вскоре оставленном будущим кумиром и героем поколения; однако совершенно никакого воздействия данный уход не оказал на отношения, продолжавшиеся уже несколько лет до того: они продолжали общаться в свободное от учёбы время, проводя его в попойках и прочих развлечениях, не всегда столь уж мирных и безобидных. Если бы участником компании не оказался Р. – впоследствии кумир поколения – то вполне допустимо было бы именовать их просто бандой: что подтверждалось судьбой одного из участников, отсидевшего срок за хулиганство. Вполне возможно, что отмотавший срок на самом деле покрывал общую вину, которая – в случае распространения на всех участников – привела бы к значительно более тяжким последствиям: включая удлинённые сроки отсидки и поломанные карьеры. Так что принявший на себя удар на самом деле оказывал влияние на искусство: с подобным пятном в личном деле молодому начинающему актёру никогда не позволили бы выйти на сцену, и влияние могущественного родителя – ещё раньше в школе позволившее миновать некоторые трудности – здесь уж вряд ли имело шансы оказать благотворное действие: его бы с треском выставили из театрального института, и почти наверняка Р. продолжил бы путь вниз – по наклонной плоскости.

Однако такого не случилось: У. один полностью отдувался за приятелей и собутыльников, позволив многим из них чего-то добиться в жизни. Сам же У. – по понятным причинам – оказался в числе неудачников: выйдя через год или два из мест заключения, он работал в различных областях, не требовавших строгого отбора и отсеивания кандидатов. Насколько мне было известно, он продолжал поддерживать отношения с Р., хотя и менее активно: эта часть воспоминаний У. была прописана значительно туманнее, и во всём этом мне и хотелось разобраться.

Встреча назавтра была определена достаточно рано – в десять часов, и потому я решил лечь пораньше: я хотел дать себе нормальный отдых, не отвлекаясь на постороннее; я рылся в бумагах, восстанавливая в памяти то, что могло пригодиться на следующий день, когда резко и неожиданно зазвонил телефон. Подходить я не хотел: ещё несколько дней назад я предупредил друзей и знакомых о предстоящей работе с просьбой не звонить и не беспокоить по пустякам; однако телефон надрывался, и я почувствовал некоторую тревогу: звонил явно посторонний. Я решил переждать и не реагировать; однако после короткого перерыва – как раз необходимого для нового набора – телефон снова зазвонил не переставая, так что пришлось наконец подойти. В трубке шумно сопели, но я не узнал человека на том конце: уж здесь-то я не собирался проявлять инициативу, и когда звонивший осознал это, ему пришлось самому начинать беседу. – «Алло, вы что молчите?» – «А почему я должен что-то говорить?» – Я узнал человека: там был Б. – «Ну вы нахал: не ожидал я от вас подобного.» – «А какое ваше дело: разве я вам чем-то обязан, чтобы вы могли читать мне мораль?» – Выпад получился резким, но справедливым: его позиция меня теперь абсолютно не интересовала. – «А ведь когда мы встречались, вы ведь совсем по-другому вели себя и говорили о другом.» – «Мало ли: что я говорил тогда. Вас это не должно касаться.» – «А мне вот сообщили: что вы располагаете некоторыми материалами.» – «И что дальше?» – «Как что? Но если вы что-то нашли, то должны поделиться; и во всяком случае не держать при себе: как собака на сене. Разве это допустимо?» – Мнимая наивность позабавила меня: под дурачка играл уже он, явно не понимая бесперспективности занятия. Я даже подумал: а не поводить ли его за нос? но вовремя подоспевшая осторожность заставила остановиться: незачем было наживать ещё одного серьёзного врага в лице одного из немногих людей, остававшихся пока нейтральными. – «Я пока не готов к этому, и кроме того: слишком занят.» – «А по поводу занятий ваших мы тоже наслышаны. Что же вы: весь город на дыбы поднимаете?» – «А не интересует меня город: в данном случае.» – «И жульничать: разве хорошо?» – «А кто жульничает?» – «Как кто?! Ну вы и нахал!» – Похоже, он задохнулся от ярости, потому что несколько секунд я слышал невнятное бульканье и шипение, и только потом снова возник резкий гортанный голос. – «А что с молодцами такими бывает: вы это знаете?» – «Мне уже объясняли: в одном месте.» – «Так я вот вам тоже объясню: таких молодцов надо – как щенков – топить в проруби: чтоб другим неповадно было!» – «За что же так сурово?» – Собеседник что-то мяукнул и сразу бросил трубку: у него, видимо, не осталось больше слов – по крайней мере приличных – или ярость зашкалила все допустимые пределы, и для её выражения требовались иные средства, не столь мирные и безопасные.

При всей осторожности я получил нового противника: оставалось надеяться, что он совсем не так грозен, и только объединившись с А. смог бы иметь значение. Очень возможно, что как раз А. и накачал сейчас его: вряд ли откуда-то ещё поздний собеседник мог получить информацию, но – слава богу – мне больше не требовались помощь и содействие главных знатоков и специалистов: теперь дело зависело от людей – насколько я представлял себе – не связанных ни с тем, ни с другим деятелем, и при соблюдении осторожности можно было ещё надеяться на успешное завершение.