Расследование

Когда на утро следующего дня я подходил к высотному зданию на окраине города, то уже представлял себе, как это будет: пожилой опустившийся человек станет что-то мямлить, а мне с большими усилиями придётся направлять его излияния в нужное русло. Примерно такой сценарий и предвещало первое впечатление от встречи: дверь отворилась не сразу же, а через минуту, и помятость физиономии хозяина вполне демонстрировала различные интересы и пристрастия: от него также чуть попахивало, хотя и не слишком сильно и отталкивающе, и если бы он с ходу предложил выпить, в этом не было бы ничего странного. Однако он не предложил: вежливо поздоровавшись он закрыл за мной дверь и кивком головы пригласил вглубь помещения.

Квартира, судя по всему, имела две комнаты: дверь налево оказалась прикрытой, и я пошёл вперёд: большой кабинет являлся продолжением коридора, и здесь – если судить по жестам У. – мы и должны были расположиться. Я пропустил его вперёд: не следовало показывать нетерпение и торопить хозяина: он оставался одной из последних надежд, и не было никакого смысла оказывать на него давление: наверняка он сам не прочь был посплетничать и порассуждать о старом друге и собутыльнике.

Мы уселись на диване: я ожидал, что он предложит мне хотя бы чая с лимоном, но он всего лишь устроился напротив и молча уставился на меня. Тогда я сам попросил что-нибудь попить: за время поездки очень уж пересохло горло, а для продолжительной беседы требовалось находиться в идеальном состоянии. Он кивнул на плиту: мне самому пришлось налить себе из чайника в единственную чистую кружку холодной воды. Такая встреча – после предыдущего – не предвещала хорошего: пока я не понял, чего можно ожидать от друга Р., но инициативу он явно предоставил в моё распоряжение. – «Извините – Сергей Иванович, если не ошибаюсь? – за столь неожиданное вторжение: меня интересует любая информация, имеющая отношение к вашему великому другу – Р.» – «Бред.» – Я не сразу разобрал слово, так неожиданно вылетевшее у него. – «Извините: вы сказали – бред?» – «Да.» – «И что же вы имеете в виду: вы не могли бы разъяснить подробнее?» – Он вдруг часто заморгал, как бы просыпаясь. – «Это кто великий? Это он – великий?!» – «Но позвольте: я же сам читал статью, где вы собственноручно воссоздавали – можно сказать – некоторые моменты общей биографии: с соответствующими оценками и подробностями.» – «Брехня это.» – «То есть?» – «Приходил ко мне один: тоже журналистом представлялся. Вы не дружок его будете?» – «Ни в коем случае!» – «Так вот: брехня всё это. То есть: что потом напечатали.» – Кажется, я понял его: однажды грубо использованный и оболганный, он заранее не доверял мне. – «Если я не ошибаюсь, то в той статье всё выглядело достаточно мирно и спокойно.» – «Вот именно что! А я ведь не так рассказывал: и вообще я не знаю, зачем согласился на встречу: все вы жулики и проходимцы!» – Я вынуждено согласился. – «Хорошо: я понимаю ваши чувства. Но не могли бы вы сделать простую вещь: рассказать мне всё то же самое; хотя обещать я кое-что могу: если материал не сможет быть использован в первоначальном виде, он не будет использован вообще.» – В который раз я давал обещание: но если прежде я старался выдавить правду из заинтересованных в её сокрытии, то теперь дело выглядело по-другому: я собирался сдержать слово.

Я говорил абсолютно искренне: наконец мне улыбнулось счастье, и среди стаи пауков и мерзких прихлебателей я наткнулся на союзника и единомышленника: безусловно, он не был ни в чём заинтересован, и то, что нас роднило – была истина, чьим временным хранителем он являлся. – «Как раз реальные факты меня и интересуют: уж поверьте мне пожалуйста.» – Он всё ещё часто моргал, не склоняясь ни к одному из возможных решений; я мог упустить его и не получить то, что мне предназначалось, и тогда я достал главный козырь. – «Видите ли, в чём дело: одна из целей моей жизни – и может быть, главная – состоит в написании книги: правдивой и глубокой книги о том, кем же был ваш друг: пускай со всеми его недостатками и погрешностями! – но не знаю даже по какой причине – и не смогу объяснить рационально – пока я не сделаю этого, я не смогу жить спокойно. И если бы вы знали, с какими препятствиями мне пришлось уже столкнуться: я даже подумывал об отказе. Но что-то не пускает меня и не даёт возможности бросить дело: даже несмотря на противодействие типов вроде А.!» – «А.?» – Он передёрнулся. – «Вы сказали: А.?!» – Теперь он задрожал и с испугом отодвинулся от меня: пожилой одинокий человек, наверняка больной и слабый. – «Так он и есть главный гад, с которого всё и началось!» – «Что, простите, началось?» – Он, казалось, испугался собственной смелости. – «А всё, что только можно!» – Он облизнул губы; я не торопил его. – «Ведь он как прицепился к Р. – как клещ поганый! – так и не слез: до конца жизни. А меня ещё заставил дело на себя взять: как будто я один виноват оказался!» – «Простите, что взять?» – «Вину: за побитые окна.» – «Но каким образом?» – «Вы что: не знаете? Так он же из органов!» – Теперь я почувствовал настоящий ужас: бывший друг и собутыльник Р. до сих пор сохранял кошмарные воспоминания о том самом человеке, с которым мне пришлось общаться накануне. Теперь и я полноценно ощутил, к краю какой пропасти меня занесло нелёгким ветром: слишком уж легкомысленно я отнёсся вчера к намёкам, угрозам и предостережениям могущественного человека, не только не утратившего былой силы, но и получившего новые возможности и рычаги, благодаря которым заставить меня не путаться под ногами было делом абсолютно элементарным. Его угрозы не являлись шуточными и придуманными грязной нелепой фантазией: а уж после некоторого саморазоблачения они становились и того опаснее и суровее: он выдал мне часть планов, связанных с будущим использованием святого для меня имени – в корыстных исключительно целях! – и мог воспринимать меня почти врагом. Он ведь даже так и сказал: я вспомнил несколько вчерашних фраз и особенно ключевую – излюбленную фразу всех тиранов и диктаторов. – «Дело в том, что я знаю это: или по крайней мере догадывался.» – «А то, что мой великий – вы ведь так сказали? – друг – также оказался завербован: это вы знали?!» – Я почувствовал, как сердце проваливается в оглушительную пустоту и мне не хватает воздуха: он пронзительно смотрел мне прямо в глаза, оценивая силу и последствия удара. Я медленно приходил в себя, всё ещё соприкасаясь с ним взглядом: бывший друг моего героя и кумира не собирался добивать меня и ждал – судя по всему – очередного вопроса. – «Но позвольте: как? И зачем?..» – «Как завербован? Не знаю. А вот зачем: могу объяснить.» – Он облизнул губы. – «А то, что он был мерзавцем и прямая дорога ему была в зону: вы это знаете? и что зачинщиком и организатором почти всегда являлся он – и без прикрытия не видеть ему театра и всего остального? И то, что я отбывал его вину – почти исключительно! – но у него уже имелись покровители, и чтобы с ними полностью рассчитаться – тут я не сомневаюсь! – ему и пришлось стать агентом. И после этого: великий друг?!» – «А доказательства?» – «В архивах ищите ваши доказательства: архивах соответствующей службы!» – Он говорил сильно и убедительно: горькие слова окончательно подводили всему итог и выстраивали общую картину – абсолютно непохожую на сусальный светлый образ! – но У. являлся его другом и вряд ли стал бы сочинять невозможное: какой смысл ему было лгать так нагло и открыто, противореча сразу всему, что находилось на поверхности. – «Хорошо. А что ещё вы знаете об Р. такое, что никому не известно?» – «Я?! Я всё знаю!» – Он задохнулся от ярости; я не торопил его. – «Почему он умер: это вы знаете?» – «От водки?» – «Если бы! То есть конечно: мог и от неё, но умер он от наркотиков: с дозой перестарался!» – «Разве он принимал?..» – «Вы хотели правду? Или я ослышался? Вот вам правда!» – Он почти кричал на меня, но торжества или радости здесь не было в помине: он просто выкладывал голые факты, мерзкие по вкусу, запаху и цвету: наверняка он очень по-доброму относился к Р. в прошлом, и только мышиная возня вокруг смогла вынудить его на откровенность; я теперь хорошо понимал его.

Он подтверждал самое главное, но теперь дело выглядело иначе и уже я сам по-другому ощущал его: обнаруженные так поздно залежи – самого опасного состава и концентрации – ошеломили и почти раздавили меня: я пока ещё не полностью пришёл в себя, но совершенно очевидно, что ситуация кардинально менялась. Даже если бы я захотел представить на общий суд хоть часть обнаруженных фактов – то вряд ли получил бы такую возможность: слишком большие силы и безусловно деньги оказались замешаны во всём, что окружало память Р., а выход в политику – так явно продемонстрированный накануне – вообще ставил крест на затее. Светлый первоначально образ темнел и покрывался тенью, из которой высверкивали искры адского огня и несло чуть ли не серой, сгорающей в инфернальном пламени, не щадящем ничего вокруг: здесь были либо жертвы огня, либо мерзкие пауки и прихлебатели, наделённые как минимум защитой от тёмной силы – либо являющиеся сами её представителями и агентами, и в такой компании я чувствовал себя неуютно.

Мне требовалось разобраться в ощущениях: если вначале Р. выглядел безусловным гением и героем поколения, то теперь ореол героичности полностью померк и испарился, и только сами роли – в лучших образцах и проявлениях – могли служить оправданием грязи и копоти, обнаруженной под тонким слоем штукатурки; умелые мастера не могли, конечно же, целиком замазать гнилое тухлое основание, и в конце концов мне удалось добраться до главного, глубинного слоя, только теперь отношение к Р. претерпело изменения: я начал замечать охлаждение жажды, столь сочно описанной У., и в большей степени охотничий азарт поддерживал меня в неблагодарном спорном деле.

«Вы рассказали о нём всё: что только можно?» – «Почти.» – Он почему-то замялся. – «Есть ещё что-то личное?» – По вспыхнувшему взгляду я понял, что не ошибся. – «Есть. Он соблазнил и бросил мою невесту. Пока я мотал за него срок.» – «Но после выхода на свободу вы… возобновили дружбу?» – «Нет. Я встречался, чтобы выяснить отношения.» – «И что же?» – «Он уже был под защитой: и ясно дал мне это понять. А в зону мне больше не хотелось.» – Он становился сумрачнее и тяжелее: воспоминания действовали не лучшим образом на него самого, и я понял, что добрался до дна пропасти; я не собирался продолжать почти видимую пытку. Но кое-что я решил уточнить. – «Скажите: а насколько опасен может быть А.?» – «А.? Он всё может. И если вам жить охота: лучше с ним не связывайтесь.» – Он пристально посмотрел мне в глаза. – «Мне пришлось с ним встретиться: как раз вчера почти в это время.» – Он испуганно отпрянул. – «Вы с ним договорились?» – «К сожалению, нет: он слишком грубо вёл себя.» – Его глаза почти округлились. – «Но вы не проболтались: что придёте сегодня ко мне?!» – «Вашего имени я не называл.» – «Но он мог и «хвоста» пустить!» – Он вскочил с места и прильнул к окну, рассматривая идущих – в поисках возможной опасности. Неожиданно он обернулся. – «Убирайтесь отсюда! Я не хочу из-за вас попасть на тот свет: раньше положенного срока!» – Несмотря на хилость он двинулся на меня – как ящерица, широко открытой пастью старающаяся испугать противника; я сразу же поднялся: мне не требовалось собирать вещи и одеваться: медленно отступая я добрался до входной двери. – «Спасибо за информацию. И прощайте.» – Он хмуро молчал, и я даже не стал протягивать ему руку: я быстро нащупал собачку и отодвинул её; темнота и неизвестность коридора пугали, но мне пришлось шагнуть туда, и сразу с громом дверь захлопнулась, оставив меня одного посреди напряжённого замкнутого пространства.

Спускался я с помощью лифта: если меня и подстерегала угроза, то гораздо проще было организовать засаду на лестнице, где вряд ли кто рискнул бы – даже при самой яростной стрельбе – высунуть нос из квартиры. На первом этаже я огляделся: посторонних вокруг не было и никто не спешил вниз по ступенькам, что могло означать припозднившуюся погоню, с задержкой обнаружившую пропажу.

Потом я аккуратно выглянул на улицу: женщина с коляской вряд ли могла представлять угрозу, так же как и двое подростков, возившихся у соседнего подъезда с собакой; вблизи я никого больше не заметил, но в действительности это ничего не значило: «хвост» мог быть приставлен с чисто разведывательной целью, и притаиться где-нибудь в кустиках с биноклем в руках ему ничего не стоило.

Я решил проверить обстановку: уж слишком легкомысленно я вёл себя пока, и не исключалось, что мне просто везло, а масштабы суматохи – поднявшейся по моей вине – достаточны для вполне осознанных и серьёзных действий; я немного знал методику сыскной работы: и сегодня же решился выяснить, не нахожусь ли я на самом деле под «колпаком»: тогда вся работа теряла смысл и только ставила под удар чужих посторонних людей, масштабы же опасности для меня самого вырастали десятикратно.

Я понял, чем мне следует заняться: надо было попутешествовать по городу, меняя маршруты и направления движения, непременно с использованием транспорта: приставленный соглядатай рано или поздно обнаружил бы себя, и если бы даже он передвигался на машине, то уж в метро-то подобная экипировка не играла никакой роли. Сначала я решил опробовать автобус: по пути к дому У. я запомнил остановку, и не спеша двинулся в том направлении. Это не могло возбудить возможного шпика: я просто возвращался той же дорогой, по которой попал сюда, а расслабленная походка подтверждала спокойствие и усталость. Боковым зрением я изучал обстановку справа и слева: здесь уже было достаточно людно, и “хвост» вполне мог загримироваться под взрослого мужчину или даже женщину: сразу несколько человек шли за мной по улице, представляя невнятную потенциальную угрозу.

На автобусной остановке находилось человек восемь: и шпик мог оказаться и среди мирно ждавших местных жителей. Не спеша я водил взглядом по окрестным домам, анализируя ситуацию: ещё две женщины и мужчина задержались невдалеке, и уже в нетерпении я стал ждать автобус.

Здесь останавливался лишь один маршрут, и повода для задержки я не имел никакого; в подкативший полупустой «икарус» я забрался через заднюю дверь. Тут же я и встал: весь автобус находился под моим наблюдением, и интерес к моей персоне выявился бы значительно проще. Мы двигались по широкому проспекту: легковые машины догоняли и обгоняли нас, и в одной из них вполне могла находиться погоня, пока скрытая и неявная. Я решил достичь ближайшей станции метро: уж там бы машина потеряла очевидное преимущество. Аккуратно и осторожно я разглядывал салон, не задерживаясь слишком надолго ни на одном предмете: вроде бы никто не заглядывался в мою сторону, и пока я мог не беспокоиться.

Неожиданно я похолодел от испуга: опустив взгляд чуть ниже обычного, я заметил глаза: пристально и даже странно женщина – из вошедших со мной в автобус – глядела прямо на меня, открыто и беспардонно. Слишком уж явно она выдавала себя: из осторожности я отвлёкся от немой перестрелки, испытав сразу облегчение; здесь – скованная толпой – она не смогла бы ничего сделать. Спасение следовало искать в метро: я надеялся, что на остановке под прикрытием толкучки мне удастся ускользнуть от преследования.

Почти так мне и удалось сделать: я затесался в середину шумной толпы, высыпавшей у ближайшей станции, и оглядываясь на женщину – разумеется, оказавшуюся рядом – попытался проскочить раньше всех. Я протискивался между спинами и даже отдавил кому-то ноги: главное было успеть на поезд раньше преследовательницы, всё отстававшей и терявшейся где-то в хвосте; спустившись по эскалатору я обернулся: на самом верху мелькало её зелёное платье, и специально я проследил – успеет ли она заскочить в двери моего поезда? но с облегчением я увидел, что она осталась снаружи: мне удалось оторваться и уйти – теперь уже окончательно – от «хвоста», так бездарно и глупо организованного: на первом же повороте я далеко вырвался вперёд.