Рассвет над морем

Это было поздно ночью, перед рассветом, и солнце еще не взошло, когда глава директории поднялся в воздух на французском военном аэроплане «Фарман»…

Когда туалет был закончен и изуродованная бородка кое-как подправлена благодаря исключительному мастерству мосье Сержа, Винниченко на прощанье поднял палец.

— Добродии! — вымолвил он. — Примите во внимание, что в Одессе я инкогнито и, кроме вас, моих старых друзей, никто не подозревает о моем здесь пребывании. Вы меня поняли? Государственная тайна! Международный секрет! Вы меня не видели, вы обо мне не слышали. Меня здесь вообще не было!

Друзья клятвенно заверили: Владимир Кириллович может быть абсолютно спокоен! Они отлично понимают. Да и кому им рассказывать?

Мадемуазель Фанни и в самом деле могла разболтать разве что двум-трем приятельницам маникюршам; мосье Жорж — разве что в кругу нежно любимой семьи; а сам мосье Серж — абсолютно никому, разве что Мишке Япончику, которому он, собственник торгового заведения, как и все собственники одесских торговых заведений, выплачивал ежемесячно один процент от прибыли за «охрану собственности», иначе говоря — за гарантию от грабежа. По этому же условию он не должен был иметь от Мишки Япончика никаких производственных секретов.

4

Встреча Фредамбера с Винниченко была назначена в «меблированных комнатах с собственной кухней» мадам Мурзиди — на Старом Базаре.

Полнейшая конспиративность сего «приюта добродетели» на Старом Базаре, предложенного мастером всяческих секретных и дискретных дел ресторатором Штени, была испытана временем.

Место это было удобно тем, что из дома можно было выйти в любую сторону, на четыре улицы, и что во дворе с утра до ночи толокся самый разнообразный люд, которому наплевать было на все на свете, кроме собственного барыша, а в самих меблированных комнатах, вопреки их названию, никогда не проживал ни один постоянный жилец. На комнаты в заведении мадам Мурзиди не было даже установлено помесячной, да и поденной платы: все десять апартаментов снимались только по часам — контрабандистами и спекулянтами для сделок или перезрелыми купчихами для любовных встреч с дюжими семинаристами. И час пребывания в обители мадам Мурзиди обходился несравненно дороже, чем сутки в номере люкс самой лучшей гостиницы города. Зато с собственной кухни мадам Мурзиди почасовым постояльцам подавалось все — вплоть до настоящего ямайского рома, только что изготовленного в подвалах Синадино.

Итак, Штени полностью гарантировал конспиративность встречи представителей двух держав, тем не менее осторожный полковник Фредамбер на всякий случай приказал загодя окружить четыре прилегающих квартала двумя сотнями французских жандармов, переодетых в штатское платье, которое не возбуждало бы ни малейших подозрений. В живописных одеяниях грузчиков с Карантина и рыбаков с Фонтанов двести ажанов [36] небрежно расселись на тротуарных столбиках и лениво покуривали, картинно сплевывая сквозь зубы. И уже через пять минут шестнадцать прилегающих кварталов точно знали, что в заведении мадам Мурзиди должно состояться тайное свидание «французского козырного туза» с тузом не козырным — представителем какой-то неведомой страны: не то с абиссинским негусом, не то с индийским магараджей, не то с китайским богдыханом.

36

Полицейские (франц.).

Одновременно приняты были меры и по линии внутренней охраны. Девятый номер, смежный с десятым, в котором и должна была состояться встреча, за час до того заняла рыжая женщина, представленная мадам Мурзиди ресторатором Штени как купеческая дочка, которая желает поймать с поличным свою собственную мамашу на свидании с семинаристом — во имя соблюдения нравственности и изменения в свою пользу духовного завещания. Это была Ева Блюм, американская журналистка.

«Купеческой дочке» в девятый номер, ввиду ее нервозного состояния, из собственной кухни мадам Мурзиди было подано полбутылки шустовского коньяку и лимон.

В десятом номере для двух представителей держав приготовлены были бумага, перо и чернила.

Но коридорный мадам Мурзиди должен был в любую минуту быть наготове и, так сказать, под рукой, ибо в кухне мадам Мурзиди на всякий случай был сервирован завтрак на две персоны — с французскими винами, украинским спотыкачем и жареными шампиньонами, к которым глава директории, как это было доподлинно известно американской разведке, питал особое пристрастие.

Закрытая машина доставила Винниченко прямо во двор дома на Старом Базаре. Когда он выходил из машины, агент, сидевший рядом с шофером, молниеносно накинул ему на плечи плащ с капюшоном. Во дворе в это время не было ни единой души, так как еще час назад патрули французской контрразведки на всякий случай разогнали всю толпу комиссионеров и факторов, но плащ с капюшоном был снят с таинственного посетителя только на пороге меблированной комнаты под номером «10».

5

Винниченко перешагнул порог, презрительно улыбаясь. За свою долгую жизнь Владимиру Кирилловичу приходилось прибегать к разнообразным фокусам маскировки, однако до плаща с капюшоном не додумались даже украинские масоны ордена «Герць и грець» [37] . Плащ с капюшоном Винниченко, матерый украинский социал-демократ и в течение десяти лет завзятый конспиратор, считал абсолютно неконспиративным. Впрочем, презрительная усмешка Владимира Кирилловича адресована была не только плащу с капюшоном. Она относилась и к комнате, в которой он очутился. Огромная двуспальная кровать, рассчитанная, бесспорно, не на контрабандистов и спекулянтов, огромное кривое трюмо, диван с прямой спинкой, непригодный для сидения, два таких же никудышных кресла и столик под зеленой плюшевой скатертью, какие бывают только в приемных дантистов, — так обставлена была комната. На столе лежал большой альбом, как в каждом респектабельном семействе. Но если заглянуть в этот альбом, легко можно было убедиться, что рассчитан он отнюдь не на респектабельное семейство: с каждой фотографии под номером глядела на вас голая девица непревзойденной шантанной красоты. Стоило только крикнуть в коридор номер, под которым значилась любая из обольстительниц на карточке, — и через пять минут эта обольстительница была бы подана с кухни мадам Мурзиди, сервированная самым наилучшим образом…

37

Герць — поединок; грець — удар, «кондрашка» (украинск.).

Винниченко презрительно и раздраженно усмехнулся.

Лидер украинских националистов-сепаратистов, знаток тонкостей дипломатического этикета, наперед был уверен, что в этой похабной комнате его, «главу правительства», непременно заставят ждать, а потом с фальшивой дипломатической любезностью будут извиняться, что это, дескать, произошло не по их вине. И, черт побери, со всеми этими оскорблениями приходилось мириться — во имя высших государственных интересов, во имя «возрождения нации»!

Глава директории тут же проглотил непрошенную усмешку вместе с каким бы то ни было выражением и поспешил сделать каменное, бесстрастное, дипломатическое лицо. В комнате никого не было, но Винниченко, прожженный дипломат, отлично понимал, что откуда-нибудь сквозь дырочку в стене его в эту минуту внимательно изучает чей-нибудь острый и придирчивый глаз.

Как это ни странно, все предположения оказались абсолютно неверными. Не успел еще Винниченко присесть и с независимым видом развернуть альбом с порнографическими карточками, как на пороге появился полковник Фредамбер.

Что это был именно Фредамбер, а не кто-нибудь другой, Винниченко понял сразу; о внешности Фредамбера он был предуведомлен заранее.

Фредамбер еще за дверями изобразил на своем лице непритворную радость. Когда же переступил порог, то так и двинулся к главе директории, восторженно протянув обе руки.

— С глубочайшим уважением приветствую вас, сударь!

Глава директории коротко кивнул и небрежно подал руку.

Фредамбер ухватил ее обеими своими руками карлика — с длинными цепкими пальцами и мокрыми ладонями.

Отлично зная, что перед ним Фредамбер, Винниченко, однако, выдерживая дипломатический этикет, холодно спросил:

— С кем имею честь?

Фредамбер щелкнул каблуками, звякнул шпорами и склонился в почтительном поклоне:

— Полковник генерального штаба французской армии Фредамбер к вашим услугам!

— А! — Глава директории, наконец, улыбнулся тонкой, чуть заметной, лишенной выражения и смысла «дипломатической» улыбкой. — Счастлив вас приветствовать!

Винниченко неважно знал французский язык, и особенно плохо давалось ему французское произношение. Это причиняло ему немало огорчений. Однако на этот раз он даже не пытался приблизиться к правильной французской речи. Он считал, что в данный момент пренебрежение к чистоте произношения на языке партнера явится выражением «дипломатической независимости» и «государственной суверенности». Ведь как-никак встреча происходила пускай и в дрянном бордельном номере, но на украинской, а не на французской земле, и хозяин здесь был он. И вообще это же была встреча представителей двух держав, которые должны провести государственную беседу исключительной исторической важности.