Рассвет

— Конечно, чтобы получить полную уверенность в правильности диагноза, необходимо обследовать ребенка снова и снова. Но я считаю, что врач не вправе ничего скрывать от родителей.

— Нет, — сказала Маргарет, когда они вышли из больницы, — мы должны проверить, обратиться и к другим специалистам. Так ведь всегда делают!

Артур согласился с ней, но другие специалисты подтвердили диагноз. Ребенок с этой болезнью мог прожить год, два, мог умереть уже юношей. Он был обречен на всевозможные болезни — пневмонию, диабет, тепловые удары, кишечные инфекции, сердечную недостаточность. После четвертой или пятой консультации они знали все это наизусть.

Артур во всем уступал Маргарет, и они летели самолетом, ехали поездом, от врача к врачу, и наконец, круг замкнулся.

— Хватит, — сказал Артур. — Придется примириться.

Это было даже своего рода облегчение.

Родители, дедушка и бабушка собрались в маленьком кабинете Артура. Дедушка Альберт выглядел потрясенным:

— Я недавно узнал, что цистофиброз — наследственная болезнь! — воскликнул он. — Но ведь в нашей семье ее не было. А в вашей, Артур?

— Ни у кого, — мрачно ответил Артур. — Разве что у какого-нибудь отдаленного предка, о котором не сохранилось сведений. Но ведь иногда эта болезнь бывает не наследственной.

— Все, чем мы становимся, заложено в генах, — мрачно сказал Альберт.

— Какая разница? — воскликнула Маргарет. — Питер болен, и приходится с этим смириться. Я теперь беспокоюсь о… — Все посмотрели на ее выпуклый живот.

Но Холли родилась крепким и здоровым ребенком. Ее миновали многие детские болезни, она не болела ни пневмонией, ни диабетом, — ни одной из болезней, являющихся проявлением цистофиброза. Она росла живым и веселым ребенком. Временами бывала упряма и капризна, но отходчива и добра. Характером она была непохожа на Питера, очень доброго, с легким веселым нравом.

— Холли больше похожа на тебя, а Питер — на Артура, — говорили Маргарет родственники и друзья.

«На Артура! — думала Маргарет, лежа на кровати Питера в сгущающихся сумерках. — Сын Артура… Но это не так… Чей же он сын? Ее руки сжались в кулаки, обручальное кольцо больно врезалось в кожу. — Еще одна боль, как ее вынести? Мое сердце разрывается от скорби по тебе, Питер! Ты слышишь меня, Питер? Но есть еще другой, он тоже мой, он всегда был мой, а я не знала… О Боже, сколько терзаний!»

Она все еще лежала на кровати Питера, когда в дом вошел Артур. Звякнули ключи, которые он бросил на столик в холле, и раздался его голос:

— Марджи! Марджи, где ты?

— Я наверху, сейчас спущусь.

Маргарет постаралась, чтобы голос ее звучал бодро; ей не хотелось расстраивать Артура. Она должна быть сильной, помочь ему в их общем горе.

Но прежде чем она встала, он уже поднялся наверх. Увидев, что она лежит на кровати Питера, он подбежал к ней и нежно обнял, утешая.

— Все эти годы… — прошептала она. — Наш Питер… Этим летом ему исполнилось бы девятнадцать.

— Да, да. До обидного короткая жизнь. И я уверен, что он знал. Знал, что ему суждено рано умереть.

— Скажи, можешь ли ты понять, примириться с тем, что он — не родной наш сын? Он ведь всегда был наш, наш! Как это могло случиться, Артур?

— Кто знает? Небрежная нянька перепутала браслетики с именами, вот и все. Это случилось, и случилось с нами.

— Я чувствую это как двойную смерть. — Она положила руку под сердце. — Ведь я выносила, вот здесь, того, второго. Мы будем искать его, Артур?

— Клиника Бэрнса закрылась много лет назад, — мягко возразил он.

— Где-нибудь сохранились списки, — настаивала она.

Он молчал.

— Скажи, ты что же, не хочешь узнать, Артур?

— Может быть, и не хочу, — с трудом выговорил он.

— Но почему? Я тебя не понимаю.

— Видишь ли… что хорошего может из этого выйти?

— Я хочу знать, — прошептала она, стараясь подавить подступающие к горлу рыдания, — хочу знать, в хорошей ли он семье. Может быть, он попал к дурным жестоким людям, или они — алкоголики. Может быть, он болен или даже голоден.

Артур выпустил ее из объятий и отошел. Он стоял спиной к ней, под дипломом Питера, висевшем на стене. Через минуту он повернулся и сказал ей:

— Даже если мы его найдем, — а ведь это все равно, что найти иголку в стоге сена. Если он вырос в плохой семье, то уже ничего не поделаешь. Мальчик взрослый. Слишком поздно.

— Все равно я хочу знать.

— Если же он попал в хорошую семью, то сколько людей мы растревожим — мальчика, его семью, да и Холли тоже. Вот она пришла, давай пойдем в свою спальню.

Холли вбежала в комнату родителей румяная, оживленная.

— Привет, папа! — Она поцеловала отца. — Не устал сегодня на работе? А я столько пропустила, трудно будет догонять.

— Ну, ничего, я помогу тебе, — ласково утешил ее Артур. — С латынью, наверное?

— Спасибо, папа, постараюсь справиться сама. Если понадобится, попрошу тебя.

Холли выбежала из комнаты родителей.

— Она — все, что у нас осталось, — печально сказал Артур.

— Все? А тот, другой? Ты хочешь забыть о нем?

— Нет, я не могу забыть о нем. Я думаю о нем с той самой минуты, когда мы узнали; думал о нем даже тогда, когда умирал Питер. Но я решил, что мы должны забыть, Маргарет. Принять как свершившийся факт, такой же непреложный, как смерть Питера, и попытаться жить дальше. Думать только о Холли.

— Я не знаю, смогу ли я, — прошептала она, и вновь разразилась слезами. — О, если бы Питер снова был с нами!

— Но он не вернется, Маргарет, — тихо сказал Артур. Он чувствовал ее боль, и это было словно зеркальное отражение его собственной боли.

«Да, — думала Маргарет, — двойная смерть, вот что это такое. Мы внесли тебя в этот дом, Питер, любили тебя, заботились о тебе и проводили тебя в могилу».

Вслух она сказала:

— Кто посмеет сказать, что он не был наш? Но тот, другой, «не наш», — неужели ты не захочешь его разыскать, Артур? Никогда не захочешь?

— Марджи, Марджи, «никогда» это слишком сильное слово. Дай мне подумать. Я устал и измучен, и сейчас ничего не могу решить.

ЧАСТЬ II ЛАУРА