Раубриттер I. Prudentia

– А ты слушал его с раскрытым ртом, точно самого Святого Петра. – Магнебод бесцеремонно сплюнул. – Вот тогда он еще не был господином императорским сенешалем, а лишь герцогом де Гиень, старым боевым соратником твоего отца. И если ты думаешь, что воспоминания о тех временах, когда ты пачкал панталоны, смягчат его нрав, то заблуждаешься еще сильнее, чем тот никчемный барон, который вышел на бой против тебя!

– Не беспокойся. Родовая вражда – это не табакерка, которую можно оставить дома, отправляясь на охоту. Но это не значит, что я стану строить козни Лауберу прямо здесь.

– Ради твоего же блага надеюсь, что не станешь! – прогремел Магнебод. – Судя по тому, сколько войска согнали сюда со всех краев, на эту кампанию у господ из Аахена большие планы. И у его величества наверняка тоже. Это значит, что Алафрид не потерпит никаких ошибок. Вы и так подпортили ему немало крови – вы оба! Если ваша проклятая свара поставит под угрозу будущее похода…

– Ну, если он только не…

Магнебод легко перебил его – голос у него был не менее зычным, чем рев боевого горна «Багряного Скитальца», такой, что запросто перекрыл бы канонаду батареи легких серпантин [25] .

25

Серпантина – средневековое полевое орудие калибром от 50 до 150 мм.

– Нет уж, выслушай меня! Можно годами интриговать, сидя в Аахене, в этом змеином гнезде интригует даже последний свинопас, но здесь вам не императорский двор! Здесь боевой поход! На который господин императорский сенешаль делает немалую ставку. И Господь упаси тебя перебить ему карты, Гримберт, поставив под удар судьбу всей кампании. Если ты считаешь, что господин Алафрид проявит к тебе снисхождение только из-за того, что был другом твоего отца, это значит, что ты ни черта не знаешь о господине императорском сенешале!

Гримберт страдальчески скривился.

– Воистину, некоторые склонны раздувать бурю из дуновения ветра. Ладно, допустим, я немного пощипал одного из птенцов Лаубера. Мне было скучно, а он был круглый дурак, к тому же мне требовалось проверить, насколько «Тур» готов к завтрашнему бою. Ты даже в этом видишь подвох, мой друг?

– В последнее время я вижу подвох во всем, к чему ты прикасаешься, Гримберт, – вздохнул Магнебод, косясь на него из-под густых бровей. – Поэтому я прошу тебя только об одном. На правах бывшего наставника и старшего рыцаря твоего знамени.

– О чем же? – с преувеличенной мягкостью спросил Гримберт.

Ему потребовалось внутреннее усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу гнев, горячий, как жидкость из системы охлаждения реактора.

«Ты размяк, Магнебод, – раздраженно подумал он. – Туринские врачеватели могут подлатать твои стареющие мышцы и сосуды, но есть вещи, которые стареют неумолимо, раскисая и превращаясь в тлен. Где тот Магнебод, которого я знал, бесстрашный рубака и герой восточных границ? Где храбрец, готовый безоглядно броситься на полчища лангобардов? Ты раскисаешь, мой друг, ты стареешь. Твоя физическая оболочка может прожить еще сто пятьдесят лет, поддерживаемая золотом Турина, но то, что внутри ее, уже тронуто тленом старости. Ты превращаешься в развалину, хоть сам того не замечаешь».

– Не мешай Алафриду! – Магнебод поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. – Не отравляй вашей враждой с графом Лаубером кампанию, которую он готовил столько времени.

Гримберт пренебрежительно фыркнул.

– Тебе ли не знать, что император провозглашает начало военных кампаний чаще, чем тосты за обеденным столом! Допустим, мы завтра пощиплем лангобардов. Все равно нам не удастся скинуть их в Mare Mediterraneum [26] , сколько бы ни льстили себе придворные стратеги, гораздо чаще двигающие кубки с вином по столу, чем фишки по тактической карте. Допустим, сожжем город или два, да что толку? Если еретики чем и славятся, так это своим варварским упрямством, которое с лихвой замещает им бессмертную душу. Истерзанные, изорванные и опаленные нашим огнем, они откатятся в глубь лангобардских земель, но уже через два дня перегруппируются, вкопаются в землю и ответят так, что от этого крысиного воинства, голосящего вокруг моего шатра, полетит во все стороны дерьмо вперемешку с паленой шерстью. Знаешь, что будет дальше?

26

Mare Mediterraneum (лат. – Море посреди земли) – Средиземное море.

В этот раз он не дал Магнебоду перебить себя. Придвинулся на шаг, вперив взгляд ему в глаза. И с удовольствием ощутил, как старый наставник заколебался. Не отошел, не попятился, но словно на миг уменьшился в размерах, потерял тот горящий внутри запал, который дает силу ярости.

– Будет очередная паскудная резня, которой придворные летописцы поспешат дать славное название, сигнумами которой уцелевшее ублюдочное воинство изрисует свои доспехи. Остатки героев, ломая строй, бросятся обратно, сжигая по пути уцелевшие деревни, грабя друг друга и не обращая внимания на клятвы и гербы, бросая за спиной пехоту и обозы. Императорские стратеги, еще вчера упоенно делящие между собой лоскуты лангобардских земель, ринутся прочь, покрывая по сотне лиг [27] в день, и самое позднее через четыре дня ворвутся в Аахен, где сам Папа Римский умастит их чела миррой и назовет защитниками христианской веры и героями. По меньшей мере полдюжины получат новенькие графские короны – еще до того, как их оруженосцам удастся изгнать запах испражнений из их бронекапсул. Без сомнения, это будет славная битва! Уже предвкушаю!

27

Лига – средневековая мера длины, равная примерно 2,3 км. Здесь: около 230 км.

– Гримберт…

– Если кто и поляжет без остатка, так это наемные полки. Забавно, верно? Наемники остаются на поле боя, даже когда их наниматели бросаются в бегство, подтершись всеми своими клятвами, регалиями, титулами и бессмертной душой. Знаешь, почему? Правила цеховой чести. Если наемники побегут, в следующий раз никто не станет нанимать их или их соплеменников. Чисто деловой интерес. А вот кому можно позавидовать, так это раубриттерам. Это нищее злобное шакалье племя бросится врассыпную еще до того, как лангобарды выкатят на прямую наводку свои реактивные бомбарды, вот увидишь. Не отягощенные ни честью, ни клятвами, они даже не станут ждать первых выстрелов, зато славно попируют за наш счет. Чертовы раубриттеры!

– Гримберт…

– Я только надеюсь, что эта битва обретет славное название, на память о котором не грех будет выбить красивый сигнум на доспехе! Алая Круговерть! Или, лучше, Стальная Сечь! Черт, придворные стратеги мастера по этой части, я имею в виду – сочинять названия для проигранных битв! В жизни не слышал, чтоб какой-нибудь рыцарь хвалился тем, что участвовал в Красном Нересте или Пахоте под Ржавой Мельницей! Сказать тебе, что случится через пару дней после того, как воинство Алафрида, собранное по капле со всех концов империи, бросится прочь? – Гримберт перевел дыхание, но больше для того, чтоб насладиться смущением Магнебода, чем по необходимости восполнить количество воздуха. – Я скажу тебе, что! Лангобарды, хлебнув крови, двинутся в контратаку. Как они двигались всякий раз после нашего удара. И что преградит им путь? Туринская марка. Восточная крепость Франкской империи, как ее именуют в Аахене. Мы, Магнебод. Снова мы. Турин, конечно, выстоит. Может, мы и чертовы «вильдграфы», над которыми посмеиваются при дворе, но мы веками защищали этот отравленный радиацией клочок земли и, черт возьми, знаем, как это делается! Умоемся кровью, потеряем треть вспаханных полей и виноградников, потеряем половину рыцарей моего знамени и сто-двести тысяч душ!

Магнебод был смущен, но не повержен. Неудивительно – ему за свою жизнь приходилось выдерживать настоящий шквал артиллерийского огня, способный разметать на куски чуть менее прочный доспех, чем «Багряный Скиталец». Что бы ни говорили про слова Господа богословы, риторы и философы, по части ударной мощи им сложно состязаться с комбинированными осколочными и фугасными снарядами…

– В этот раз многое может быть по-другому, – заметил он сдержанно. – Алафрид в самом деле скопил немалую силу. И наше Туринское знамя в три дюжины рыцарей – лишь соломинка в скирде. В этот раз все будет серьезнее, чем вылазка в соседний курятник, Гримберт. Одних только рыцарских знамен не меньше дюжины, а если считать пехоту да артиллерию, если считать баронов и раубриттеров, выходит порядочная орда. Если нам в самом деле удастся проломить ворота Арбории…

Гримберт лишь отмахнулся от него.

– Мы истечем кровью, как баран с раскроенным черепом, только и всего. Не по душе мне эта затея, Магнебод. И то, что Алафрид стащил нас в одну упряжку с этим ублюдком Лаубером, графом Женевским, тоже.

– В этот раз господин сенешаль вознамерился всерьез пощипать лангобардских ублюдков. И поверь, ему это удастся. Вот увидишь, завтра мы превратим приграничную Арборию в один большой, гудящий от боли костер. В тот же день форсируем Сезию и двинемся дальше на восток, возвещая проклятым еретикам-лангобардам Страшный суд. Новара, Галларате, Варесе… Они будут падать к нашим ногам, как перезрелые яблоки, воя от страха. Потом Роццано, Монца и, черт побери, сама Павия!.. А уж в Павии…