Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой

Далее Рауль должен был от имени директора банка Эрика Бьёркмана посетить некоего директора Брауна фон Белатини и выяснить, могут ли венгры, проживающие в Швеции, послать деньги своим родным в Венгрии. А через доктора Георга он должен был постараться достать один миллион пенгё для господина Пилха, чтобы распределить их между его еврейскими (очевидно, польскими) соотечественниками. Если акция удастся, Георг должен был послать Лауэру телеграмму следующего содержания: “Имеется десять тонн белого клевера для немедленной поставки”. Лауэр попросил также Рауля войти в контакт со шведским генеральным консульством в Братиславе, чтобы справиться о Шаму Энгеле с супругой, родителях какой-то фрау Шрёдер.

Письма Лауэра переполнены подобными просьбами. Учитывая объем работы Рауля и условия, в которых он находился, давление, которому Лауэр его подвергал, свидетельствует о некоторой нечувствительности его компаньона. Но ситуация была отчаянной, и Лауэр сам находился в состоянии постоянного стресса из-за отсуствия сведений о судьбе своих родных и из-за давления, которое оказывалось на него в Швеции. “Такое количество людей звонят и спрашивают твой адрес в Будапеште, и ты наверняка сердишься на то, что получил столько телеграмм из Стокгольма, – писал он Раулю в конце августа. – Как ты знаешь, это люди, волнующиеся о своих родных”. Из-за этого Лауэр иногда отказывался дать адрес Рауля и даже отрицал, что находится с ним в контакте, что вызывало недовольство.

Валленберг работает как проклятый

“Я здесь пережил, может быть, самые интересные три-четыре недели моей жизни, – писал Рауль матери 6 августа, через четыре недели после приезда в Будапешт. – Конечно, видишь вокруг себя трагедию невероятных масштабов, но дни и ночи до такой степени заполнены работой, что сил реагировать хватает лишь иногда”. За два дня до этого письма ему исполнилось 32 года. “Мой день рождения прошел очень комично, поскольку я совершенно случайно, уже во второй половине дня, вспомнил о нем и сообщил моей замечательной секретарше графине Нако. Два часа спустя на моем столе уже стояли очень красивые вещи: чернильница, портфель для документов, перекидной календарь и т. д., – а еще бутылка шампанского и цветы”.

За нескольких недель жизнь Валленбега в корне переменилась. Неприметный в прошлом бизнесмен попал в самый очаг международного кризиса. Ему доверили дело, предполагавшее большую ответственность и дававшее выход его врожденной энергии и жажде деятельности. После лет разочарований, связанных с его профессиональной деятельностью, он оказался в положении начальника. Вскоре он приобрел известность в Будапеште, главным образом среди еврейского населения, для которого он был лучом света в нескончаемой тьме. “Уже один тот факт, что швейцарская и шведская миссии принимают евреев, выслушивают их и регистрируют, вдохновил тех, кто был склонен помогать”, – писал Валленберг в МИД. Этого оказалось достаточно, чтобы возродить в людях “инстинкт самосохранения, в настоящий момент парализованный”. Одновременно не вызывает сомнений, что встречи и переговоры с министрами и другими высокопоставленными лицами в германском и венгерском аппаратах власти способствовали укреплению его собственной веры в себя.

Как бы высоко ни оценивал Рауль свои первые недели в Будапеште, не все реагировали на него с таким же энтузиазмом, особенно в Швеции. “У меня сложилось впечатление, что в МИДе несколько озабочены деятельностью Валленберга в Будапеште и, возможно, полагают, что он начал слишком активничать”, – писал Олсен своему шефу Джону В. Пеле 10 августа.

В МИДе, очевидно, действия Рауля воспринимались как чересчур легкомысленные и авантюрные, что подверждало опасения по поводу пригодности Валленберга для этого поручения. С точки зрения министерства скептицизм был естествен: Рауль не был профессиональным дипломатом и к такой роли не привык. Он был мастером вести переговоры и при этом “мыслил нетрадиционно, был на редкость инициативен и бесстрашен”, по выражению Пера Ангера. То, что его манера вести дела могла восприниматься как непрофессиональная, подтверждается предупреждением, которое счел необходимым сделать Лауэр: “Будь очень осторожен, прежде чем взяться за свои поручения, ибо слова дипломата – не то же самое, что слова бизнесмена”.

Призыв Лауэра был обусловлен негативным мнением о деятельности Рауля, выражаемым другими шведскими заинтересованными лицами. Согласно Лауэру, и Норберт Мазур, и ребе Эренпрайс сомневались, что Рауль сумеет помочь евреям на месте, в Венгрии. Единственно правильным было бы переправить их в Швецию – все остальное представлялось им “очевидно бессмысленным”. От них Раулю ждать было нечего. “Благодарности за свою работу ты, очевидно, здесь не найдешь”, – писал ему Лауэр, добавляя, что полностью разделяет взгляд Ангера – подразумевается, критический – на “этих людей”.

Если в шведском МИДе, по словам Олсена, были “озабочены” деятельностью Рауля, сам Олсен был другого мнения. Министерство иностранных дел, естественно, больше всего желало бы “решать еврейский вопрос в лучших традициях европейской дипломатии, но толку от этого было бы немного”, отмечал он скептически. Хотя в такого рода ситуации многое говорило в пользу тихой дипломатии, Олсен Валленберга поддержал: “Я, во всяком случае, чувствую, что Валленберг работает как черт, и у него получается, а это самое важное”. Положительное мнение Олсена, возможно, было результатом его встречи с Пером Ангером, с похвалой отозвавшемся о своем коллеге: “Я обедал с первым секретарем шведской миссии в Будапеште, находящимся здесь [в Стокгольме] с коротким визитом. Хороший человек, у него много интересных комментариев. Он сказал, что Валленберг трудится очень напряженно и делает все, что может”.

Независимо от скептического отношения МИДа надо помнить, что Валленберг находился в Будапеште по американскому мандату. А задачей Управления по делам беженцев было спасти сколько возможно человеческих жизней, если потребуется, даже пренебрегая общепринятыми дипломатическими правилами.

Кровь за товары

В течение семи недель, прошедших между решением адмирала Хорти остановить депортации и телеграммой Гиммлера Винкельману с аналогичным содержанием, регент все сильнее убеждался в том, что Германия на пороге военного поражения. Сражаться на стороне Германии до кровавого конца и к тому же стать ареной поражения представлялось для Венгрии не слишком привлекательной перспективой. Поэтому Хорти решил заменить Стояи на менее скомпрометировавшего себя в глазах союзников премьер-министра, способного начать переговоры о сепаратном мире.

Уже 8 июля, через два дня после прекращения депортаций, Хорти попросил генерала Гезу Лакатоша образовать новое правительство. Однако Лакатош отказался, аргументируя решение тем, что немцы никогда на такое не согласятся. Он оказался прав. Когда Хорти, несмотря на отказ Лакатоша, неделю спустя представил имена министров нового правительства Веезенмайеру, тот предупредил его, что Гитлер будет рассматривать создание этого правительства как предательство со стороны Венгрии, и заявил, что единственные, кто выиграет от этого, – большевики. Хорти пошел на попятный и написал примирительное письмо Гитлеру, доставленное тому 21 июля. Это было на следующий день после покушения на Гитлера, и фюрер не был настроен на компромиссы. Венгрии угрожают уничтожением евреи, большевики и интеллигенты, ответил он, и как лидер борьбы с большевизмом он, Гитлер, имеет право вмешаться во внутренние дела страны.

Хорти разыграл свою карту непрофессионально и в политическом смысле был ослаблен. Больше всех от этого проиграли евреи. Веезенмайер и Эйхман использовали ослабление позиции регента, чтобы постараться заставить Стояи возобновить депортации, но тот отказался это сделать без одобрения Хорти. Хорти прибегнул к тактике проволочек, приведшей в отчаяние Эйхмана: регент давал обещания, выжидал, ничего не делал, чтобы выиграть время, в надежде, что ход войны обернется на пользу Венгрии. Решающим фактором стал выход 25 августа Румынии из войны. Как уже говорилось, в результате намеченные депортации были остановлены, а Эйхман покинул Будапешт. Это привело также к тому, что генерал Лакатош пересмотрел свое прежнее решение. Двадцать девятого августа он принес присягу в качестве премьер-министра.

Трудовая повинность

Создание нового правительства означало послабления для евреев, но их положение все еще не было ни стабильным, ни однозначно позитивным. Так, на начальном этапе был ужесточен комендантский час, высылались патрули для конфискации ценностей в квартирах, принадлежавших евреям, насильственно переселенным в “еврейские дома”. С другой стороны, сотни евреев, пользовавшихся защитой шведской миссии, были выпущены из лагерей для интернированных.

Одновременно планировались более серьезные перемены. Страна остро нуждалась в рабочей силе для расчистки завалов после бомбежек союзников, и до сих пор евреев нельзя было использовать на этих работах, поскольку им не разрешалось покидать свои жилища. После создания правительства Лакатоша пресса стала рассказывать о том, в каких неприемлемых условиях живут тысячи евреев, не имея ни работы, ни доходов, притом что в Венгрии такая нехватка рабочей силы. Поэтому с 29 сентября все работоспособные евреи в возрасте от 14 до 70 лет независимо от пола будут привлекаться к так называемой трудовой повинности. Иными словами, в этом вопросе парадоксальным образом интересы правительства и интересы еврейского населения совпали.