Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой

Камера на Лубянке. Справа уборная. Паркет заменен клинкерной плиткой.

На первый допрос Валленберга вызвали через два дня после того, как он попал на Лубянку. Допрос проходил ночью, с 1:15 до 04:35, что было обычным делом. Допрос вел Яков Сверчук из 1-й секции (в компетенции которой находились допросы военнопленных) 4-го отдела 3-го Главного управления СМЕРШ. По словам Рихтера, это был “белокурый офицер со скандинавской внешностью”. Время от времени он заходил в камеру, где сидели Рихтер, Шойер и Валленберг, “чтобы выяснить обстановку”. “Мы ведь вас знаем. Вы принадлежите к семье крупнейших капиталистов Швеции”, – по свидетельству Рихтера, сказал Сверчук Валленбергу во время допроса, обвинив его в шпионаже. После такого обвинения Рауль стал опасаться, что русские не поймут, что конфискованные наброски – только план романа-триллера о шпионах, и используют их как компромат против него самого. Рихтер вспоминал, что после допроса Валленберг сказал о Сверчуке, что это “страшный человек”. Протокол допроса не сохранился.

Еще одно беспокоило Валленберга – возможная реакция его родных, когда они узнают, что он сидит в тюрьме. “Он, – вспоминал Рихтер, – чрезвычайно заботился о своей репутации”. В утешение Рихтер сказал, что это вовсе не позор и даже может считаться “почти честью – сидеть в советской тюрьме”. В целом Рауль мало рассказывал о своей семье, “однако упоминал мать и тетю” – по всей видимости, тетю Ниту, – к которым был очень привязан.

В феврале Валленберг написал на немецком языке заявление начальнику тюрьмы, где протестовал против своего ареста и того, как с ним обращались. Как шведский гражданин и дипломат он требовал возможности вступить в контакт с шведским представительством в Москве. Он также жаловался на питание и требовал его улучшить. (По словам Рихтера, в целом он не особенно обращал внимание на “материальную сторону”.) Заявление сначала было сформулировано “в очень резких выражениях”, но Валленберг смягчил формулировки, после того как Рихтер заметил, что “выдержанное в более объективном тоне заявление окажет значительно лучшее воздействие”. Никакого ответа на свое заявление Валленберг не получил, во всяком случае за то время, пока они с Рихтером сидели в одной камере.

Несмотря на беспокойство по поводу обвинений в шпионаже, Рауль все время находился в “чрезвычайно хорошем настроении” и занимался физкультурой, шагая взад и вперед по камере. Он также часто пел английские и американские песни. “Мы замечательно шутили и веселились вместе”, – отмечал Рихтер, вспоминая, что с Валленбергом было “очень забавно” и он никогда не проявлял “признаков сломленности духа”. Они обменялись адресами, чтобы тот, кого освободят первым, мог сообщить родственникам другого. В записке, которую Рауль дал Рихтеру, он указал адрес Министерства иностранных дел. Записку позже отобрали при личном обыске.

По словам Рихтера, обращение в тюрьме “само по себе было неплохим”, им разрешали гулять по прогулочному дворику ежедневно в течение 20 минут и мыться раз в десять дней. Время занимали игрой в шахматы и домино и “длинными разговорами, похожими на доклады”. Валленберг рассказывал о Швеции и шведской истории, а Рихтер – о Румынии (надо думать, умолчав о собственной роли). Шойер, бывший военнопленным в России еще в годы Первой мировой войны, помогал Раулю освежить его познания в русском языке, которым тот не занимался со времен гимназии. Рауль брал и книги на русском языке в тюремной библиотеке – других там не было.

Валленберг и Рихтер просидели в одной камере три недели, до 1 марта, когда немца перевели в другую. Больше они никогда не виделись [87] .

Вильмоша Лангфелдера на Лубянке поместили в камеру № 123, где он оказался вместе с бывшим советником германской миссии в Бухаресте Вилли Ределем и токарем Яном Лойдой. Лойда был чехом, который перебрался в Германию и стал немецким гражданином, он служил переводчиком в службе радиоперехвата. По мнению Лойды, Лангфелдер был убежден, что его и Валленберга арестовали по ошибке и скоро им дадут возможность начать переговоры с советскими властями. Поведение Лангфелдера было “в высшей степени утонченным и корректным”, так что у Лойды осталось впечатление, что и он дипломат. По воспоминаниям Лойды, у Лангфелдера с собой был большой дорожный нессесер с иголками, нитками и прочим – тем, что обычно отбирали [88] . В первый раз Лангфелдера допрашивали ночью 9 февраля, через день после Валленберга. Судя по всему, протокол этого допроса тоже не сохранился.

87

Данные базируются на показаниях Рихтера в RW Database (test. 673), Raoul Wallenberg: Dokumentsamling 1957, с. 71–73, и на интервью газете Dagens Nyheter (8.2.57).

88

В отличие от Рихтера, который высказался в середине 1950-х годов, Лойда, живший в ГДР, давал показания в 1990-м, когда его память по естественным причинам начала сдавать.

Восемнадцатого марта, после шести недель в камере № 123, Лангфелдера перевели с Лубянки в Лефортово, где он три дня провел в одиночке, а затем был помещен в камеру № 105. Его место на Лубянке занял Валленберг. Ян Лойда вспоминал, что Валленберг характеризовал свой арест как “необъяснимую ошибку” и что он, подобно Лангфелдеру, был убежден, что все “выяснится, и запланированные переговоры смогут начаться”. Валленберг был человеком “очень милым, любезным и всегда готовым помочь”. Он каждый день занимался гимнастикой и любил петь шведские народные песни. В отличие от Рихтера, утверждавшего, что он давал Валленбергу сигареты, Лойда рассказал, что тот не курил. Еще Валленберг работал над эскизом памятника в честь победы Красной армии (!). Кроме того, Лойда – точно так же, как и Шойер, – учил Рауля русскому языку, а тот в ответ давал уроки английского. Лойда впоследствии вспоминал, как записывал английские слова обугленным кончиком спички на бумажке, которую потом приклеил под табуреткой с помощью клейстера, сделанного из хлеба.

За два месяца, которые он сидел вместе с Валленбергом, Лойду допрашивали всего один раз. Допрос касался его деятельности, но когда следователь спросил о его сокамерниках, всплыло имя Валленберга. Когда Лойда ответил: “Немецкий дипломат Редель и шведский дипломат Валленберг”, – ведущий допрос возразил: “Валленберг не дипломат, а швед, помогавший богатым евреям в Венгрии” [89] . Лойда потом пересказал Валленбергу эти слова, чтобы “тот лучше понимал свое положение по отношению к советским властям”. Однако он не запомнил, как отреагировал Валленберг.

89

В интервью, которое Лойда дал Марвину В. Макинену в 1992 году, он утверждал, что следователь сказал: “Немец – дипломат, швед – нет” (RW Database/test. 490).

За время, которое Валленберг провел вместе с Ределем и Лойдой, его вызывали на допрос всего один раз, 28 апреля. На этот раз допрос проходил в дневное время, с 15:35 до 17:00. Допрос вел Кузьмишин – тот самый, который допрашивал Лангфелдера 9 февраля. По сведениям Лойды, во время допроса Валленберг сказал, что “у русских нет никаких причин держать его в заключении”, поскольку он “работал на пользу русских в Будапеште”. Однако Кузьмишин не хотел этому верить. Он утверждал, что Валленберг – “богатый шведский капиталист, и что бы такой человек мог делать для русских?”.

Интересно, что Валленберга в течение четырех месяцев, которые он просидел на Лубянке, вызывали на допрос только два раза, в то время как, например, Рихтера за тот же период допрашивали не менее 21 раза, иногда по три раза в день [90] .

Советский отвлекающий маневр

За пределами Лубянки – и Кремля – о том, где находится Рауль Валленберг, по-прежнему не знал никто – ни шведский МИД, ни его семья. МИД располагал лишь сообщением Деканозова от 16 января о том, что Валленберг взят под советскую охрану. Через месяц, 17 февраля, МИД обязал Стаффана Сёдерблума в Москве выразить комиссариату иностранных дел свою обеспокоенность судьбой будапештской миссии. Его попросили также передать письмо для Валленберга. В письме говорилось: “Примите искреннюю признательность МИДа. Ваша семья шлет Вам самые сердечные приветствия. Все необходимые инструкции будут даны, как только найдется посланник Даниэльсон”. Само собой, письмо так и не было передано Валленбергу.

90

“Справка о вызовах на допросы Рихтера Г.” (RW Database/doc. 4).

О том, что Валленберга, судя по всему, уже нет в Будапеште, МИД узнал 2 марта, когда до министерства дошли две телеграммы шведского посланника в Румынии Патрика Ройтерсвэрда. Первая была датирована 28 февраля и сообщала, что члены будапештской миссии, за исключением Валленберга, находятся в помещении нунциатуры. (Сведения о нунциатуре были неточны, но самым важным было сообщение, что персонал миссии в безопасности, к тому же нунциатура находилась в соседнем здании с дворцом Эстерхази.) Во второй телеграмме Ройтерсвэрд пересылал информацию, согласно которой “Валленберг 17 января в Пеште намеревался выехать на машине в неизвестном направлении”.

В обстановке царившего хаоса, конечно, нельзя было исключить, что Валленберга – как предположил Лангле – уже нет в живых, что его убили или он погиб каким-то иным образом. Эту идею обнародовала 8 марта находившаяся под контролем советских властей венгерская радиостанция “Кошут”: “Одной из главных фигур в деятельности Красного Креста [sic] в Будапеште… был Рауль Валленберг, бесследно исчезнувший 17 января. Все говорит о том, что он был убит агентами гестапо”. В передаче было сказано, что информация основывалась на сведениях, полученных от Валдемара Лангле в одном из его интервью этой радиостанции. Лангле действительно давал такое интервью, но нет подтверждений, что в нем он касался судьбы Валленберга.