Рай без памяти (илл. А. Иткина)

По возвращении я никого не нашел в нашей «казарме» и, не задерживаясь, побрел в ателье с тайной надеждой поймать Фляша, но застал одну Маго. Планы Джемса о «пятерке» и «руководстве», с которыми он пошел с нами в маки, были кем-то исправлены. С первой встречи в ателье нашей руководительницей стала Маго; лишь Зернова, вероятно, из-за его работы у мэра Города связали с кем-то другим, спрашивать о котором не полагалось. Потом со мною начал встречаться Фляш, должно быть, в связи с новым моим заданием. Но Маго по-прежнему была нашим общим Виргилием, с готовностью проводившим каждого по кругам здешнего ада. А поскольку передо мной открывался еще один круг, лучшего собеседника, чем Маго, незачем было искать.

– Камзол лиловый, лошадь караковая, — встретила она меня.

– Гнедая, — поправил я.

– Почему же раскис?

Пришлось объяснить почему. О скачках она уже знала. Ее интересовал разговор с Корсоном Бойлом: «Все, все с самого начала!» Я рассказал с самого начала.

– Все идет по плану.

– А экзамен?

– Детские игрушки. Ты же умнее их в сто раз,

– Смотря что спросят.

– Стрелять умеешь. Хотя... постой, постой: говори, что умеешь стрелять из лука. Только из лука. Ссылайся на глазомер, а смитывессона даже в руках не держал.

Она так и сказала — «смитывессона». Я засмеялся.

– А ты знаешь, что такое смит-вессон?

– Автомат.

– А почему он так называется?

Она пожала плечами: мало ли почему?

– Потому что изобретателей звали Смит и Вессон.

– До Начала?

– Конечно.

– И ты все помнишь? — спросила она с завистью. — Счастливый. Когда-нибудь и мы все вспомним: Фляш говорил, что память восстанавливается. Иногда подсказка, слово какое-нибудь — и ты вспоминаешь. Какая-то особая память.

– Ассоциативная, — сказал я.

– Вот-вот. Помнишь, ты сказал что-то, а я вдруг вспомнила, как называлась школа, где я училась в детстве. Лангедокская школа. Интересно, почему это — забыто, а вспоминается?

– Ячейки мозга, где записана информация о прошлом, у вас пусты, — постарался я объяснить как можно популярнее, — информация стерта. Но не совсем, не до конца — какие-то следы все-таки остаются. Тут и приходит на помощь ассоциативная память: она проявляет эти следы.

Мы замолчали оба, думая о своем.

– Знаешь, что бы я сделала на твоем месте? — вдруг спросила она.

– Я не телепат.

– А что такое телепат?

– Если я скажу, что я не энциклопедия, ты спросишь, что такое энциклопедия. Так что давай сначала: что бы ты сделала на моем месте?

– Дали бы мне автомат — тебе же дадут — ну, повернулась бы и вместо цели — по экзаменаторам! Одной очередью.

– Спички, девочка, не тронь. Жжется, девочка, огонь, — перефразировал я Маршака по-французски. — В детстве меня за спички пороли.

– Автомат не спички.

– И тебя не выпорют, а повесят. И это еще не самое худшее.

– А что самое худшее?

– То, что одновременно с тобой повесят и меня, и Фляша, и всех твоих знакомых и соседей по дому, включая консьержку, за то, что не донесла о тебе вовремя.

– Консьержку не жалко.

– А других?

– Один из Запомнивших рассказывал, что в настоящем Сопротивлении, в том, что было до Начала, — сказала она, глядя сквозь меня, — врагов убивали, не считаясь с репрессиями.

– Я подумал, что, если тут же не поправлю ее, потом уже будет поздно.

– Во-первых, считались. В подготовке любого покушения всегда учитывались и его целесообразность, и безопасность его участников, и число возможных жертв, и размах ответных репрессий. Во-вторых, нельзя механически сопоставлять события, обусловленные различными историческими условиями. То, что годилось вчера, непригодно сегодня, и наоборот.

– Мы все больны собачьей старостью, — вырвалось у Маго с таким несдержанным гневом, что дальнейший разговор уже не мог состояться.

Я поспешил уйти.

Кем могла быть Маго на Земле? Такой же приемщицей заказов в таком же заурядном фотографическом ателье? Едва ли. Девушки из парижского бытового обслуживания, как правило, стихов не пишут. Студенткой Сорбонны? Судя по ее семантическим интересам, возможно. Но откуда в ней такой ожесточенный, яростный фанатизм? Может быть, это гостья из сороковых годов, воссозданная по воспоминаниям какого-нибудь сопротивленца? А может быть, просто новая Раймонда Дьен? И где подсмотрели ее «облака»? В Сен-Дизье или в Париже, в ячейках памяти подвернувшегося экс-гестаповца, который эту Раймонду замучил? А какая-судьба уготована ей здесь, в этом мире, только биологически повторяющем наш, но уже живущем по своему хотению и разумению. Нет, что-то мы с Фляшем в Маго недопоняли.

Размышления мои прервал Джемс, поджидавший меня под кронами Тюильрийского парка, вернее, его уменьшенной и урезанной копии.

– Сядь, — сказал он оглядываясь: никого поблизости не было, — Есть разговор.

Оказывается, он тоже все знал о скачках.

– Зачем тебе эти скаковые рекорды? Дешевой известности захотелось? Колонки в «Суар» или фото на обложке. «Экспресса»? Наш сотрудник — победитель в любительском гандикапе! Звезда «Олимпии» Тереза Клеман увенчивает его золотым галуном, содранным со штанов очередного любовника! А может быть, этот спектакль только повредит нашему делу?

Я понял, что он ничего не знал о задании Фляша. Не знал и о моем разговоре с Корсоном Бойлом. Значит, следовало выкручиваться и молчать: на орбите, вычерченной для меня Зерновым и Фляшем, — спутников у меня не было.

– Хороша больно лошадь, — виновато признался я. — Видел ее как-то на съемке. Соблазнился. Не лошадь — вихрь!

– «Вихрь»! — передразнил Джемс. — Ты брось эти фокусы: Мне от тебя нужно другое.

Я полюбопытствовал:

– А что именно?

Он молча раскрыл свернутый трубочкой, очередной номер «Экспресса». Какие-то страницы его слиплись. Джемс, воровски оглянувшись, осторожно разъединил их, и я увидел заложенный внутрь газетный листок небольшого формата на тоненькой, почти прозрачной бумаге, на которой обычно печатаются увесистые однотомники и карманные словари. Название листка «Либертэ», колонка курсива под заголовком «Доколе!» и шапка на оставшиеся четыре колонки «Трупы на колючей проволоке», а под ней шрифтом поменьше: «Массовые расстрелы в Майн-сити», без ненужных пояснений рассказали мне все о газете. У Сопротивления родился печатный орган, и Джемс, подхвативший эстафету отца на поприще журналистики, был одним из редакторов.

– Мне нужны сотрудники, — сказал он. — Я рассчитываю на тебя и на Мартина.

– Мартина не подпускай к агитации: у него опыт бульварной газеты. Держи на хронике, — посоветовал я.

– С Мартином у меня свой, разговор. Я к тебе обращаюсь.

– Я не принадлежу себе, Джемс. Как и ты. У меня свое задание.

– Мне важно твое согласие. Кстати, и редакция, и типография у вас под ногами.

– Где?!

– В подвалах «Омона».

Мне показалось, что молния ударила в соседний каштан.