Рай без памяти (илл. А. Иткина)

Для начала я послал его в нокдаун:

– Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову. Но учтите: первым об этом узнаю я.

Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу.

– Вам еще не выносили смертного приговора? — спросил я.

– Ннн-нет... — заикнулся он.

– В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут. Это я вам обещаю.

Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал.

– Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю — любыми, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника. (Я перевел «кнут» как «плетку», а «пряник» как «плитку шоколада».) Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад.

По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее.

Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился. Работа в Майн-сити действительно сокращала прирост населения.

– Садись, — сказал я, подвигая стул.

Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие.

– Не веришь?

– Не понимаю вопроса.

– Прекрасно понимаешь. Только считаешь, что я предатель и делаю карьеру в полиции.

– А разве это не так? — скривился он. — Мне что-то неизвестно от Сопротивления о твоем назначении.

– Будет известно, — сказал я. — Оно произошло неожиданно для меня самого. Связаться с руководством и получить директивы еще не успел.

Он молчал. Сжатые губы его по-прежнему презрительно кривились: не верил ни одному моему слову.

– Не доверяешь?

– Не доверяю.

– Ты прав, — вздохнул я. — Доверие не просят, а завоевывают. Подождем. Где ты работаешь?

– На седьмой-бис.

– В шахте?

– Конечно. Думаешь, буду восхищаться твоими реформами? Они, конечно, гуманны, но в создавшемся положении приносят больше вреда, чем пользы.

Так и есть: смятение в умах уже началось. Надо развивать партию. Шах королю!

– Ты ошибаешься и скоро осознаешь свою ошибку, — сказал я. — А пока я перевожу тебя из шахты.

Он вскочил испуганно:

– Куда?

– Сюда. В канцелярию. Ты должен быть у меня под рукой.

– А если я не хочу?

Я усмехнулся.

– Оставь меня в шахте, Ано. Прошу. Сейчас это очень для меня важно. — Голос его дрожал, он почти умолял, этот голос.

– Нет. — Я решительно отверг его просьбу. — Ты сам поймешь, где ты нужнее.

– Никогда! — крикнул он. — Никогда не пойму.

Я решил добить его: у меня не было выхода.

– Ты и раньше мало что понимал. Из-за непонятливости и газету погубил.

Он сразу сник, даже голову опустил, как провинившийся школьник.

– Я не обвиняю тебя в предательстве, потому что знаю предателя, — сказал я. — Но твое недомыслие и доверчивость, столь же легкомысленные, как и сейчас твое недоверие, привели к провалу.

Он вздохнул и выдохнул; казалось, он задыхался.

– Ты знаешь предателя? Кто?

– Этьен. Я же предупреждал тебя.

– Но ведь он сам оборудовал типографию.

– Был в одной стране — до вашего Начала, конечно, — некий провокатор, по имени Евно Азеф. Он организовывал революционные акции, чтобы потом донести полиции. Этьен помельче, но из той же породы.

Джемс уже не отвечал, не глядел, не кривился. А я выдавливал из него упрямство, как зубную пасту из тюбика.

– Кстати, газета выходила и выходит без перерывов. Была оборудована резервная типография, о которой не знали ни ты, ни он. И редактирует ее неплохо один наш общий знакомый.

– Кто?

– Мартин.

– Твой Мартин?

– Наш Мартин, — сказал я. — Такие-то пироги, юноша. Забирай свои пожитки и переселяйся в административный барак.

– И все-таки не верю, — повторил Джемс, но уже без прежней уверенности.

– Поверишь, — усмехнулся я. — Даже плечики опустишь, когда увидишь очередной номер. Мат!

– Что? — не понял Джемс.

– Ничего, — сказал я, уже думая о другом.

Теперь мне нужен был только повод для отъезда в Город.

Время работало на нас.

Глава XXXV ГАМБИТ ЭТЬЕНА

Повод нашелся. Нужно было сменить вольнонаемных шоферов, подвозивших из Си-центра муку ручного помола, из которой замешивалась лагерная похлебка для кухонь, и деликатесные продукты для администрации и охраны. Я выехал ночью, рассчитывая застать Зернова или, в крайнем случае, Мартина. Конечно, жаль было подымать их с постели, но кто-нибудь — или Борис, или Дон — нашел бы способ добраться до Фляша. А с Фляшем требовалось связаться до вечера: времени у меня не было.

Отельная конюшня была на замке, конюхи спали, и я, привязав лошадь к афишной стойке, прошел в вестибюль «Омона», не рискуя никого удивить, — мой мундир был идеальным ночным пропуском. Но и удивлять было некого — швейцар дремал у себя в каморке, а портье просто спал, положив голову на руки. Тоненькая струйка слюны текла по губам на полированный дуб, и требовалось что-то погромче стука моих сапог, чтобы разбудить спящего. Так я и добрался незамеченным до нашего номера, тихонько открыл дверь собственным ключом и вошел.

Вошел и отшатнулся. На меня из соседней комнаты прыгнул с безумными глазами Мартин. Он был одет, в руке сверкнул знаменитый нож. Прыгнул и тоже отшатнулся — я стоял ярко освещенный трехсвечником на камине.

Будь ты проклят! — воскликнул Мартин и сплюнул. — Галунщик чертов! Как вошел?

У меня же ключ, — удивился я.

Почему ночью?

«Почему, почему»! — обозлился я. — А почему ты одет? И кто там в комнате?

Ну, входи, — сказал он, подумав, и пропустил меня вперед.