Рай

Долго ждать не пришлось. Вслед за Эмин-пашой явился Принци, немецкий военачальник, и тут же развязал войну, убил султана, и его детей, и всех его людей, кого сумел найти. Арабов он сначала покорил, а затем изгнал. Иноземец низвел их до такого состояния, что даже рабы перестали трудиться у них на плантациях — прятались или убегали. Арабы лишились и пищи, и привычных удобств, пришлось им покинуть здешние места. Одни отправились в Руэмбу, другие — в Уганду, кое-кто вернулся к своему владыке на Занзибар. До сих пор тут остались немногие, кто так и не сообразил, куда же деваться. Теперь тут заправляют индийцы, они считают немцев своими господами, а к местным беспощадны.

— Индийцу доверять нельзя! — гневно перебил Мохаммед Абдалла. — Он родную мать продаст, если прибыль почует. Его страсть к деньгам беспредельна. Поглядеть на него — хилый, жалкий, — но он куда хочешь пойдет, что угодно сделает ради денег.

Дядя Азиз покачал головой, упрекая мньяпару за несдержанность.

— Индийцы умеют обходиться с европейцами. У нас выхода нет — надо с ними сотрудничать.

2

В Таяри они оставались недолго. Сложный лабиринт узких улочек этого города внезапно распахивался, и обнаруживались маленькие дворики и даже площади. В темных проулках застаивался нечистый и таинственный запах, словно в набитом людьми помещении. Почти у самого крыльца любого дома текли ручьи помоев. По ночам, когда путники укладывались спать во дворе арендованного дома, к ним подбирались тараканы, крысы покусывали мозолистые пальцы ног, прогрызали мешки с запасами. Мньяпара нанял новых носильщиков вместо тех, кто подрядился идти только досюда, и через несколько дней они снова тронулись в путь. После Таяри настали хорошие времена. Легкий дождик подгонял их, мужчины пели, радуясь прохладе. Даже к тем, кого утомило и измучило путешествие, вернулись прежние силы. Правда, оставалось несколько человек, чьими телами так свирепо завладел недуг, что песни и шутки не могли отвлечь их от частых и мучительных визитов в кусты, но теперь товарищи лишь сострадательно улыбались в ответ на доносившиеся из кустов вопли боли, а не смолкали в тревоге.

Через несколько дней все ощутили близость озера. Свет впереди как будто сгустился и сделался мягче, отражаясь от водной глади. При мысли о воде все повеселели. В деревнях и поселениях, через которые они проходили, на них взирали с мрачными ухмылками, как бы предугадывая их будущее, и все же путники выглядели так бодро, что улыбки сами собой делались шире. Кое-кто увлеченно ухлестывал за местными женщинами, одного носильщика жестоко избили, и купцу пришлось восстанавливать мир дарами и подношениями. По вечерам, разбив лагерь и построив из веток заграждение от хищников, мужчины рассаживались там и сям и рассказывали истории. Мньяпара не велел Юсуфу пристраиваться к мужчинам, сказал, дядя этого не одобряет. Они тебя научат плохому, сказал Мохаммед Абдалла, но Юсуф и ухом не повел. Он чувствовал, как с каждым днем пути становится сильнее. Мужчины все еще поддразнивали его, но гораздо дружелюбнее. Когда он вечером садился рядом, они выделяли ему место и позволяли участвовать в разговоре. Порой чья-то рука поглаживала его бедро, но мальчик благоразумно отодвигался. Если музыканты не выдыхались за день, они играли, и под их полнозвучную пронзительную мелодию мужчины пели и хлопали в такт.

Однажды вечером, поддавшись всеобщей радости, мньяпара вступил в освещенный костром круг и сплясал. Два шага вперед, изящный поклон, два шага назад, трость описывает круг над головой. Трубач добавил к мелодии завитушку взмывающей ноты, это было похоже на внезапный ликующий клич, и Симба Мвене рассмеялся, запрокинув лицо к ночному небу. Мньяпара отозвался на новую музыкальную фразу, развернулся и остановился в героической позе, насмешив всех.

Под конец танца мньяпара болезненно передернулся, и Юсуф понимал, что не только он один это заметил. Но с залитого потом лица Мохаммеда не сходила улыбка.

— Видели бы вы, каков я был прежде, — вскричал он, отдуваясь и грозя тростью. — Мы плясали с обнаженными саблями, а не с палками. Сорок, пятьдесят человек одновременно.

Он быстро погладил свой пах, прежде чем выйти из огненного отблеска под крики и свист зрителей. Не успел мньяпара ступить и двух шагов, как Ниундо вскочил, тоже с тростью в руке, и принялся пародировать его танец. Музыканты весело пустились играть вновь, а Ниундо скакал в свете костра, два шага вперед, два запинающихся шага вспять и столь преувеличенный поклон, что эта поза выглядела непристойной. Еще несколько неистовых прыжков, отчаянных взмахов палки, и внезапно он остановился, расставив ноги, медленно поскреб свой пах.

— Кому показать кое-что? Не таково, каким было когда-то, но все еще вполне себе. И работает! — восклицал Ниундо. Все смеялись над издевательским представлением, а мньяпара стоял на границе огненного круга и следил за ними.

3

Город на берегу реки был залит мягким, небывалым светом — лиловым с малиновым краем, этот оттенок придавали ему высокие утесы и холмы, из которых состоял берег. Вдоль кромки воды лежали лодки, а над ними тянулся ряд невысоких коричневых домишек. Озеро было огромно, раскинулось далеко во всех направлениях, и при виде него мужчины почтительно приглушали голоса. Путники по обычаю ждали за пределами города, пока им дозволят войти. Поблизости имелось святилище в окружении ядовитых змей, удавов, хищников. Лишь с разрешения духа мог человек приблизиться к святилищу и затем удалиться невредимым. Это им пояснил Мохаммед Абдалла, пока они отдыхали, указал на грот невдалеке:

— Там обитает их бог. Дикари во что угодно поверят, лишь бы побезумнее, — сказал он. — Не стоит им говорить, мол, то или се — ребяческий вздор. С ними спорить бессмысленно. Они завалят тебя бесконечными историями, полными суеверий.

В прошлый раз караван проходил через этот город, сказал мньяпара, здесь воспользовался переправой на другой берег. И здесь же на обратном пути они оставили двух раненых. То было в худшую пору засухи, вот они и решили, что лучше оставить бедолаг здесь, чем нести их всю дорогу до Таяри по этой кишащей мухами местности. Юсуфу припомнилось, как эти слова прозвучали на террасе у Хамида, какими разумными и заботливыми казались. Носильщиков, сказал дядя Азиз, оставили в городе у озера с людьми, с которыми он прежде не вел дела, но рассчитывал, что они сумеют позаботиться о больных. Но кривой ряд хижин на берегу и сладкая вонь тухлой рыбы, бившая в ноздри даже здесь, на окраине, придавали тому объяснению иной смысл. Покосившись на мньяпару, увидев в его глазах настороженность и хитрый расчет, Юсуф догадался — устыдившись своей уверенности, — что тех двоих попросту бросили на произвол судьбы.

Гонцом в город отрядили Ниундо, поскольку он уверял, что владеет местным языком. Дядя Азиз сказал, сколько помнится, султан говорит на суахили, но, пожалуй, любезнее будет для начала обратиться к нему на его родном наречии. Ниундо вернулся и передал от султана слова приветствия. Султан доволен подарками, сообщил Ниундо, но еще более будет рад увидеть старых друзей. Однако прежде, чем они войдут в город, он вынужден сообщить им горестную весть о постигшем его и город злосчастье: супруга султана скончалась четыре ночи тому назад.

Купец выразил скорбь и сочувствие и просил передать султану соболезнования от себя и от всех спутников. Он также прибавил новые дары и просил разрешения лично предстать перед султаном, чтобы разделить его горе. И снова они ждали; мужчины обсуждали, какие почести воздают здесь умершим, особенно женам султана. Во-первых, они не всегда предают мертвецов земле, сказал один из носильщиков. Иногда швыряют их в заросли, еще живыми, в пищу хищникам. Дотащат до буша и оставят их там, пусть уносят добычу гиены и леопарды. По их понятиям, прикосновение к мертвому телу приносит несчастье, даже если покойница твоя родная мать. В некоторых местах при такой оказии убивают всех чужаков. А вдруг султан сейчас слишком расстроен и не сможет вести дела? И кто их знает, какие у них ритуалы, жертвоприношения и колдовские обряды. У некоторых племен похороны длятся неделями. Они сажают мертвецов в горшок или под деревом. Мужчины оглядывались на рощицу по соседству.

— Может, у них там вонючий труп, — заметил кто-то.

Наконец Ниундо вернулся с разрешением войти в город. Купец распорядился входить в тишине, без музыки и громких разговоров, чтобы таким образом выразить почтение к горю султана. Городишко оказался маленьким, два-три десятка хижин, разбросанных группами по три-четыре строения. Воздух загустел от вони гниющей рыбы. Вдоль воды тянулись деревянные платформы на высоких опорах с соломенным навесом. Кое-где над платформами были натянуты куски брезента, а в тени под ними отдыхали глубокие выдолбленные каноэ. Дети, игравшие здесь же в тени, выбегали посмотреть, как молча проходит мимо караван.

Мужчины остановились там, где было велено оставаться до завершения переговоров. Кое-кто сразу же отправился на поиски туземцев, которые явно старались не лезть на глаза. Поскольку в караване хранили тишину, радостные крики тех, кому удалось встретить местных жителей, внятно доносились до остальных, и те тоже понемногу разбредались.

Султан прислал гонца с известием, что готов встретиться с купцом и его спутниками, но злобного вида старик, принесший приглашение, уточнил, что на аудиенцию допустят лишь четверых: горюющему невыносим вид и шум целой толпы. Дядя Азиз взял с собой мньяпару и Ниундо, а также Юсуфа. Пусть мальчик учится, как приветствовать владык этой страны, сказал купец. Они подошли к хижинам у самой воды — это было самое крупное скопление домов в городишке, — и их провели к большому зданию с крыльцом и прихожей. Внутри было сумрачно, дымно — костер горел у самой двери. Свет пробивался лишь в дверной проем, и когда путники вошли и провожатый велел им сдвинуться к стене, стало возможно что-то разглядеть в помещении. Султан, высокий и плотный мужчина, был одет в кусок бурой ткани, подвязанный на талии веревкой из плетеной соломы. Округлые складки торса блестели в этом скудном свете. Он сидел на табурете, упершись локтями в бедра, обеими руками сжимая толстую резную палку, торчавшую между широко расставленных ног. Поза его выражала внимание и готовность. По правую и по левую руку стояли две молодые женщины, обнаженные до талии, каждая с тыквой, где плескался какой-то напиток. За спиной султана стояла еще одна полуобнаженная женщина, обмахивавшая его плечи деревянным веером. Дальше, в тени — юноша. По обе стороны от султана расположились на циновках шестеро старейшин, некоторые тоже с голой грудью. От дыма Юсуф едва не задохнулся, глаза увлажнились. Неужели султану и его приближенным тут вполне уютно?