Рай

Поначалу Юсуф его прятал, опасаясь, как бы мама не прогнала Мохаммада, но тот, завидев маму Юсуфа, столь благодарно вопил, извиваясь всем телом, что сделался одним из ее любимцев среди попрошаек. «Заклинаю тебя, почитай свою мать! — восклицал он, услаждая ее слух. — Учись на моем ужасном примере!» Известны случаи, говорила потом Юсуфу мать, когда мудрецы и пророки или же султаны переодевались нищими бродягами и якшались с простонародьем и бедняками. Благоразумнее всегда обращаться с ними уважительно.

При появлении отца Юсуфа Мохаммад неизменно вскакивал и убегал, столь же пронзительно выражая воплями свое почтение.

Однажды Юсуф украл из кармана отцовской куртки монету. Сам не понимал, зачем так поступил. Пока отец, вернувшись с работы, умывался, Юсуф сунул руку в карман пахучей куртки, висевшей на гвозде в родительской спальне, и вытащил монету. Заранее он такого не планировал. Позднее он разглядел добычу — это оказалась серебряная рупия, и мальчик не осмелился расплачиваться ею. И без того чудо, что не попался. Он подумывал положить монету назад. А еще можно бы ее отдать Мохаммаду, но опять же Юсуф боялся, как бы нищий не изобличил его. Серебряная рупия — столько денег Юсуф никогда прежде в руках не держал. В итоге он сунул монету в трещину под стеной и время от времени тыкал туда палкой, проверяя, на месте ли рупия.

3

Дядя Азиз разместился после обеда в гостиной, прилег отдохнуть. Юсуфа такая задержка раздражала. Отец тоже ушел к себе в комнату, как всегда после трапезы. Непонятно, размышлял мальчик, зачем люди укладываются после обеда спать, исполняют какой-то ритуал. Называют это дневным отдыхом, даже мама порой уходит в спальню и задергивает занавески. Сам он попробовал раз или два и так извелся от скуки, боялся, не хватит сил даже встать. Во второй раз он решил, что это похоже на смерть: будешь лежать без сна в кровати, не в силах пошевелиться. Как страшная кара.

Пока дядя Азиз спал, Юсуфу велели прибраться в кухне и во дворе. Уклониться от такого поручения он не мог, поскольку хотел поучаствовать в распределении остатков. К удивлению мальчика, мать оставила его наедине с тарелками и ушла поговорить с отцом. Обычно она зорко наблюдала за ним, отделяя объедки в строгом смысле слова от того, что можно было еще подать на стол. Юсуф торопливо нанес урон остаткам пищи (насколько отважился), почистил и спас что мог, выскреб и вымыл горшки, подмел двор, а затем уселся на посту в тени у заднего крыльца, вздыхая о выпавших на его долю тяготах.

На вопрос матери, чем он сейчас занят, он ответил: «Отдыхаю». Невольно вышло слишком торжественно, мама улыбнулась — и вдруг потянулась к мальчику, обняла его, оторвала от земли. Он яростно заколотил ногами: отпусти! Терпеть не мог, чтобы с ним обращались словно с младенцем, она же прекрасно это знала. Его стопы тянулись к голой земле двора, стремясь вернуть мальчику достоинство, а сам он извивался, насколько позволяли тесные объятия. Все потому, что он мал ростом для своих лет, вот она и проделывает это — подхватывает его на руки, щиплет щеки, обнимает, обцеловывает слюняво, а потом смеется над ним, как над малышом. А ему-то уже двенадцать! И тут мать еще больше удивила его: так и не разжала руки. Обычно она отпускала его, как только он забьется всерьез, только успевала шлепнуть по проворно удиравшей заднице. А на этот раз так и держала, прижимала к мягкой своей выпуклости, ничего не говоря, и совсем не смеялась. Лиф ее платья промок от пота, от тела исходил запах дыма и усталости. Мальчик вдруг перестал сопротивляться, и мать смогла крепче прижать его к себе.

Таков был первый знак, первое предостережение. А когда он увидел на глазах матери слезы, сердце трепыхнулось в ужасе. Никогда прежде мать не плакала так. Он видел, как она выла на похоронах у соседа, словно мир рушился, и слышал, как она призывала милость Аллаха к тем, кто еще жив, ее лицо сминалось в мольбе, но никогда прежде не было безмолвных слез. Что-то случилось между ней и отцом, подумал мальчик, наверное, тот резко поговорил с ней. Может, угощение оказалось недостаточно хорошим для дяди Азиза.

— Ма-а! — ласково протянул он, но мама шикнула на него.

Может, отец заговорил о том, как прекрасна была его прежняя семья. Юсуф слышал от него такие слова, когда отец злился. Однажды сказал матери, что она дочь дикаря с гор Таиты, который ютился в задымленной хижине, кутался в вонючую козлиную шкуру и считал, что пять коз и два мешка бобов — отличная цена за любую женщину. «Случись с тобой что, продадут мне другую такую же из своего хлева», — заявил он. И пусть не напускает на себя важность потому лишь, что росла на побережье среди цивилизованных людей. Юсуф ужасно пугался, когда они ссорились, злые родительские слова точно вонзались в него, и мальчику вспоминались рассказы других ребят о жестокости и о брошенных детях.

О первой жене отца ему в свое время рассказала мама — с улыбкой и тем тоном, каким обычно рассказывала сказки. Женщина та была арабка, из старинной семьи Килвы^[7] — не принцесса, конечно, однако благородного происхождения. Отец Юсуфа женился на ней вопреки воле ее гордых родителей, не считавших его подходящим женихом, ибо, хотя он носил славное имя, всяк, кто не слеп, видел, что мать его, наверное, была дикаркой и сам он не благословен преуспеянием. И пусть славное имя не бесчестится кровью матери, мир, где мы живем, налагает свои требования. Эти люди желали своей дочери лучшей доли и не могли допустить, чтобы она стала матерью бедных детей с дикарскими лицами. Неудачливому жениху было сказано: «Благодарим за оказанную нам честь, однако наша дочь еще слишком молода, чтобы думать о браке. В городе множество дочерей куда более достойных, чем наша».

Но будущий отец Юсуфа уже увидел ту девушку и не мог ее забыть. Он влюбился! Любовь сделала молодого человека упрямым и опрометчивым, он искал способа заполучить желанную. В Килве он был чужаком, посредником, доставившим груз глиняных кувшинов по поручению своего нанимателя, но он подружился с капитаном корабля-дау, этот капитан, находха, как их именуют, от всей души поддержал приятеля в его страсти, помог ему составить план и завладеть любимой. Помимо всего прочего, это унизит ее самодовольное семейство, решил находха. Будущий отец Юсуфа втайне сговорился с девушкой и в конце концов похитил ее. Находха, знавший все бухты побережья от Фазы на дальнем севере до Мтвары на юге, увез их на материк, в Багамойо. Будущий отец Юсуфа устроился работать к индийскому купцу на склад изделий из слоновой кости — сначала сторожем, потом стал писцом и по мелочи торговал. После восьми лет брака эта женщина решила вернуться в Килву, написав для начала родителям письмо с мольбой о прощении. Обоих маленьких сыновей она взяла с собой, чтобы защититься от родительских упреков. Дау, на котором они отправились в путь, называлось Джичо, «Око», и это «Око» никто больше не видел с тех пор, как оно покинуло Багамойо. Юсуф не раз слышал рассказ о прежней семье и от самого отца, обычно когда тот на что-то сердился или его планы оборачивались крахом. Мальчик знал, что воспоминания причиняют отцу боль и вызывают у него великий гнев.

Во время одной из тех ужасных ссор, когда родители, сцепившись, видимо, забыли про сидевшего под открытой дверью ребенка, он слышал, как отец простонал:

— Моя любовь к ней была неблагословенна. Тебе знакома эта боль.

— Кому ж она неведома? — откликнулась мать. — Кто ж незнаком с этой болью? Или ты думаешь, я не знаю боли разбитой любви? Думаешь, я ничего не чувствую?

— Нет, нет, не вини меня! Только не ты! Ты — луч света на моем лице! — кричал отец, возвышая голос, и голос срывался. — Не обвиняй меня. Только не начинай все заново.

— Не стану, — отвечала она, и ее голос стихал, шипел.

Наверное, они снова поссорились, думал мальчик. Он ждал каких-то слов матери, объяснений, и злился на себя за то, что не в силах сам задать вопрос, вынудить ее рассказать причину своих слез.

— Отец тебе сам скажет, — вот и все, что он услышал в итоге. Мать отпустила его и ушла в дом. Миг — и ее поглотил сумрак коридора.

4

А вот и отец — пришел за ним. Только что проснулся, глаза еще красные спросонья. Левая щека тоже покраснела, наверное, намял во сне. Приподняв край рубашки, отец почесал живот. А другая рука в то же время задумчиво почесывала пробивающуюся щетину на подбородке. Борода у него отрастала быстро. Обычно он брился второй раз в день после сна. Он улыбнулся Юсуфу, расплылся в широкой ухмылке. Юсуф так и сидел у задней двери, там, где мать оставила его. Отец подошел и присел на корточки рядом с ним. Мальчик догадался, что отец только делает вид, будто все в порядке, и встревожился.