Райский уголок. По велению сердца

Рейчел подошла к столику, где лежали ее перчатки и сумочка, и повернулась, когда появилась мать.

— Маленькая потаскушка, — очень спокойно сказала Шарлотта, бросив что-то на скатерть рядом с чашками чая, так и оставшегося нетронутым. — Вот. Возьми их. И никогда — ты слышишь меня? — никогда больше не приходи сюда.

Рейчел не спеша собрала крошечные вещицы, которые сверкали и переливались на солнце, падающем на стол из окна. Серьги. Маленькие бриллиантовые пуссеты. Она подняла голову и взглянула на мать. Шарлотта поджала губы.

— Да. Они настоящие. Их подарил мне Бен. Оки ничего не значат для меня. Бери. Это все, что я должна тебе. Теперь они твои. Уходи.

Рейчел сунула пуссеты в сумочку. Ее опять подташнивало, и она смертельно устала. Выходя из коттеджа, она обернулась лишь один раз, чтобы закрыть калитку. Рейчел увидела мать, стоящую в дверях, и поддерживающую ее под руку Гвен Хартфорд. Когда она посмотрела на них, они отвернулись и, даже не махнув ей на прощание, скрылись внутри дома. Лишь мелькнула рука Гвен Хартфорд, когда та решительно хлопнула дверью, оставив Рейчел стоящей в одиночестве в лучах теплого осеннего солнца.

Где-то в отдалении послышался свисток паровоза. Рейчел повернулась спиной к коттеджу и направилась к станции.

Поезд подземки грохотал, покачиваясь на поворотах, в темном туннеле, потом, замедлив ход, остановился в неожиданно наступившей тишине, у станции, нетерпеливо ожидая отбытия. Мать и дочь, сидевшие напротив Рейчел, о чем-то тихонько разговаривали.

Рейчел закурила еще одну сигарету.

Поезд накренился, загудел, и вновь тронулся в путь.

Она пыталась сосредоточиться на журнале, раскрытом у нее на коленях, но никак не могла продвинуться дальше первого предложения. Ей было холодно. Руки, ноги и все внутренности окоченели от холода. Она вся дрожала. Но, посмотрев на свои руки, она убедилась, что пальцы твердо держат журнал. Дрожь исходила изнутри и была такой ужасной, что у нее стискивало легкие, затрудняя дыхание и заставляя сердце трепетать от ужаса. Так она не боялась ни разу в жизни. Ей казалось: все вокруг понимают, что с ней происходит. Однако никто не глазел на нее. В сущности, никому до нее не было дела.

Еще не поздно. Она может сойти с поезда. Никто не принуждал ее делать это. На мгновение она представила себе ожидающую ее пытку. Аккуратный и пунктуальный маленький человечек, с которым у нее была предварительная договоренность, бесстрастно и без обиняков объяснил ей, что к чему.

Теперь уже дрожали и ноги. Она наверняка не сможет встать, а тем более сойти с поезда, прошагать по узким улочкам и взобраться по той лестнице.

Так и не одолев первого абзаца, она перевернула страницу. С рекламного рисунка ей улыбалась девушка, застенчиво глядящая через плечо. «Самые чудесные волосы. Ее секрет в “Амами”!» Кто она, эта девушка, улыбка которой полна снисходительной уверенности? Знает ли она, каково это — испытывать страх, от которого все внутри замирает и ноет, словно от боли? Была ли она реально существующим человеком, эта хорошенькая девушка из журнала?

За окнами сверкнули огни станции.

Поезд замедлил ход и остановился. Зашипели, раздвигаясь, двери. Рейчел медленно поднялась, бросила сигарету, аккуратно примяв ее ногой, обутой в дорогую туфельку, взяла сумочку, перчатки, журнал и ступила на платформу. Эскалатор неумолимо понес ее наверх.

Небо затянуло облаками. Мрачный полдень готов был в любую минуту разразиться дождем. Мимо нее торопливо проходили люди, прикрывая лица от встречного ветра. Стараясь ни о чем не думать, Рейчел быстро пересекла улицу, миновала торговца газетами, шумно выкрикивающего броские заголовки о трагических самоубийствах на Уолл-стрит. Завернув за угол, она перешла на другую сторону узкой улицы, спустилась по еще более узкому переулку, который упирался в неопрятный тупик с высокими обшарпанными домами, тесно прижавшимися друг к другу словно стайка нищих с усталыми невыразительными лицами, старающихся согреться. Тут она в нерешительности остановилась. Полчаса… Через полчаса все будет позади. Она будет на пути домой, и больше никогда сюда не вернется.

Она бросила журнал, который все еще держала в руках, в ближайшую урну, быстро подошла к двери дома № 11 и позвонила в колокольчик.

Ее встретил тот же человек, в первую встречу представившийся Гарднером — маленький, аккуратный, суетливо-педантичный. У него были редеющие волосы и очень красные губы, а голос высокий и бодрый.

— Вверх по лестнице, дорогая. В комнату направо. Раздевайтесь. Я поднимусь через минуту.

Рейчел молча прошла мимо него. Поднимаясь по лестнице, она почувствовала в ногах судороги; от нервного напряжения каждый мускул ее тела пронизывала ноющая боль.

В небольшой комнате было жарко и душно; керосиновый обогреватель извергал тошнотворный запах в уже и без того мало пригодный для дыхания воздух. Из мебели — лишь своеобразное ложе, нечто среднее между кроватью и креслом, и стол, на котором стоял тазик, лежала пара резиновых перчаток и длинная, изогнутая в виде крючка игла. На внутренней стороне двери висела короткая ночная рубашка, много раз стиранная и уже поблекшая. Стиснув зубы, чтобы они не стучали от дрожи, ставшей теперь почти неудержимой, Рейчел разделась, взгромоздив аккуратно свернутую одежду на стол, поскольку в комнате не было другого места, куда она могла бы ее положить. Одев сорочку, она присела на жесткую кровать. Сквозь тонкую ткань ощущалась гладкая и холодная, как лягушачья кожа, резиновая подстилка. Рейчел откинулась на спину. Подушка оказалась плоской и комковатой. Электрическая лампочка без абажура светила ей прямо в глаза, гибкий шнур, тянувшийся от нее, петлей свисал с потолка. Похоже на ад, подумалось ей.

Она услышала шаги на лестнице, и села, свесив ноги на пол и ссутулив плечи. Резким движением открыв дверь, в комнату вошел Гарднер. В руках у него был старый чайник, из носика которого поднимался пар.

— Готова, дорогая? Вот и хорошо. — Он поставил чайник на стол и огляделся вокруг, будто искал что-то. — Только одна небольшая деталь, дорогая…

— Что такое? — Рейчел едва шевелила одеревеневшими губами.

— Маленькая деталь… Гм! — Он деликатно откашлялся: — Мы ведь условились о плате?

— О да, разумеется. — Рейчел сползла с кровати, порылась в сумочке и почти швырнула ему пачку банкнот. — Вот, получите.

Он стоя пересчитал деньги.

В тишине шипел и потрескивал керосиновый обогреватель. Рейчел чувствовала, что задыхается.

— Все правильно. — Он старательно уложил деньги в карман и плеснул в тазик горячую воду. — Ложись, дорогая, и раздвинь ноги, вот так. О дорогая, ты должна расслабиться. Все будет значительно труднее, если ты этого не сделаешь — ну, дорогая, давай… давай…

Это было похоже на насилие, и даже хуже того. Каждый мускул, каждая клеточка ее тела восставали против грубого прикосновения его холодных рук, ощупывающих что-то внутри, против зверского вторжения в нежнейшую из тканей ее организма.

Он был нетерпелив.

— О, дорогая, ну, давай… если ты будешь сопротивляться, тебе будет только хуже. Я же сказал — расслабься.

Она плакала, плакала неудержимо, стиснув зубы и подавляя крик, застрявший в горле. Она умирала. Умирала от боли и ужаса. Наконец она глубоко вздохнула и пронзительно вскрикнула.

— Ну, вот. — Он выпрямился. Его перчатки были окровавлены. — Теперь все позади. Помойся и оденься, дорогая. У тебя мало времени. — Он взял полотенце и бросил ей. — Увидимся внизу, когда ты будешь готова. Но, как я уже сказал, одевайся как можно быстрее. Мы ведь не хотим, чтобы что-то случилось, прежде чем ты доберешься до дома, не так ли?

Она неловко свесила ноги с края кровати и села. Несмотря на жару, ей было холодно. Она смертельно замерзла. Ноги были в крови. Преодолевая отвратительную тошноту, она доплелась до стола, обмакнула полотенце в воду и вытерла кровавые пятна. Окровавленная игла-крючок лежала на столе, теперь уже ненужная. Слезы все еще текли по ее лицу, и ей казалось, что их уже никогда не остановить. Она натягивала одежду, ощущая слабость во всем теле и отчаянно стремясь поскорее выбраться из духоты маленькой комнаты. Очутившись на лестничной площадке, она на мгновение остановилась в начале крутой лестницы, стараясь прийти в себя. Воздух здесь был прохладнее и менее зловонный. По крайней мере, она могла дышать.