Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

Разъяснилось и другое немаловажное для Осипа обстоятельство — почему его не стали держать в Вильне, а препроводили в Киев. Все дело в том было, что здешнему жандармскому генералу Новицкому удалось напасть на след всероссийского совещания искровцев, устроить которое взялся живший в Киеве Крохмаль. Взяться-то взялся, но, по мнению Блюма, очень уж топорно: видимо, посчитав жандармов за совершенных дураков, он пренебрег азбучными правилами конспирации, не подготовил надежных квартир для участников встречи, даже себя не сумел обезопасить от слежки. Совещание так и не состоялось. Почуяв неладное (да и как было не заметить этого, если наблюдение за ними велось уже в открытую, нагло!), прибывшие на встречу агенты «Искры», люди опытные, стреляные, спешно стали разъезжаться, но всех их (жандармы на сей раз сами себя превзошли) по дороге арестовали и привезли обратно в Киев; к этому времени и Крохмаль был взят. Так разом попали за решетку наиболее видные представители искровской организации в России, люди, за которыми безуспешно гонялись вот уже длительное время. Как не воспользоваться было такой удачей! Затевался громкий процесс над искровцами, и вести его поручили генералу Новицкому. Чтобы придать делу должный размах, решено было к главным фигурам предстоящего процесса, уже помещенным в Лукьяновку, присовокупить всех, кто имеет хоть какое-то отношение к «Искре»: и тех, кого, подобно Блюму, задерживали на границе, и уж тем более таких, как Осип, чье имя значилось в записной книжке у Крохмаля. Словом, стали свозить в Киев всех, кто только попадал в этот момент под руку, без особого разбора.

Все это Блюм узнал от Мариана Гурского, тоже искровца, который, как староста политических, пользовался правом беспрепятственно ходить в тюремную контору, — остальные же обитатели политического корпуса даже и гуляли в своем, особом дворике. Гурский обещал, что похлопочет у начальства о переводе Блюма и Осипа в политический корпус — чтоб всем «нашим» в одной куче быть; «на всякий случай», сказал еще Гурский. Пересказывая Осипу свой разговор с ним, Блюм предположил, что это загадочное «на всякий случай» может лишь одно означать: вероятно, искровцы замыслили побег, что ж еще!

Прокурор Корсаков как в воду глядел: постепенно всех участников студенческих волнений повыпускали на свободу; Осип, само собой, остался в тюрьме, и Блюм тоже. Студент Книжник, перед тем как покинуть камеру, с крайне сконфуженным видом подошел к Осипу и, словно б и правда был в чем-то виноват, сказал, опустив глаза, что Осип всегда может рассчитывать на его помощь, и дал адрес, по которому его можно найти. Осип крепко пожал ему руку на прощание. К тому времени, должно быть, и в политическом корпусе поредело (а возможно, «ходатайство» Гурского сыграло тут свою роль) — в один прекрасный день Осип и Блюм оказались наконец среди своих.

7

И вот свершилось наконец. Все позади: месяцы и месяцы ожидания и томления (ведь август, август уже, 18 августа!); адская подготовка, когда с таким трудом добывалось все то, без чего не обойтись при побеге: деньги, паспорта, хлоралгидрат для усыпления надзирателей, надежные пристанища в городе; несчетные — чтобы довести до автоматизма каждое движение — репетиции побега. Да, все это теперь позади, — свершилось! Побег уже не просто мечта — сама реальность…

Все идет именно так, как задумывалось. По случаю очередных «именин», на этот раз Басовского, коридорные надзиратели изрядно хватили дармовой водки с подмешанным к ней снотворным и к вечеру уже спали сном праведников. Небольшая заминка произошла, правда, с часовым, стоявшим на посту в прогулочном дворе; ему тоже поднесли стакан хитрого зелья, но, сделав глоток-другой, он вдруг поперхнулся отчего-то (может, переложили снотворного, и он почувствовал в водке непривычный привкус?), поперхнулся и со словами: «Премного благодарен» — неожиданно отдал «имениннику» едва початый стакан. Пришлось прибегнуть к запасному варианту (как удачно вышло, что и такая вот неожиданность была предусмотрена заранее!): в мгновение ока часового обезоружили, завели ему руки за спину, наскоро связали, заткнули рот платком, повалили на землю и, чтоб ничего не видел, накинули на голову специально для такого случая приготовленное одеяло; около него, присматривать за ним, остался Сильвин, чья очередь бежать была последней.

С этой минуты пружина побега стала раскручиваться стремительно и неуклонно. В действие вступил хорошо отлаженный, до мелочей отработанный механизм: каждый знал свое место, свою роль, свое дело — не только участники побега, но и те, кто по доброй своей охоте взялся помочь искровцам в осуществлении дерзкого плана. Сильвин, Мальцман и Блюм еще возились с часовым, а у семиаршинной, более чем в два человеческих роста, стены уже сооружалась живая пирамида. Основание ее составили Бобровский и не участвовавший в побеге эсер Хлынов, на плечи им взобрался Гурский. Едва Гурский, с трудом удерживая равновесие (Бобровский, не учли этого, оказался гораздо выше Хлынова), распрямился, Осип подал Гурскому сплетенную из простынных полос лестницу со стальным якорем-«кошкой» на конце, — лестница эта последние недели хранилась у Осипа в подушке. Задача Гурского состояла в том, чтобы зацепить «кошку» за остроконечный, обитый кровельным железом конек стены и перекинуть через стену самодельную веревку с узлами, держась за которую беглецы могли бы спуститься на землю. Не сводя глаз с Гурского, Осип быстро скинул с себя холщовую тюремную робу, которую надел поверх своего костюма; очередь Осипа бежать была вторая, сразу вслед за Гурским. Не с первой попытки, но Гурскому все же удалось надежно закрепить «кошку», и вот он уже карабкается по сделанным из ободов венского стула ступенькам наверх, уже оседлал конек, уже ухватился руками за веревку.

Осип бросился к лестнице (она лишь немного не доставала до земли), начал взбираться. Лестница слегка раскачивалась, вдобавок круглые ступеньки предательски пружинили под ногами; неимоверный труд был — взобраться на гребень стены. Глянул вниз, в темноте смутно различил Гурского, который держал внатяг конец веревки, чтобы не отцепилась «кошка». Нащупав первый узел, Осип перекинул тело через стену, и, как ни легок был, не хватило в руках силы удержаться — неостановимо, со все возрастающей быстротой заскользил вниз, в кровь раздирая ладони.

Отдав Осипу веревку, Гурский тотчас исчез. Следующим шел Басовский; у него не совсем еще зажила после перелома нога, и Осип с ужасом подумал, что если Басовский тоже не сумеет спуститься на руках и сорвется вниз, то рискует вторично сломать ногу. Страхуя товарища, Осип встал так, чтобы, на худой конец, Басовский свалился не на землю, а на него. Но нет, обошлось: Басовский перехватывал руки от узла к узлу и, не в пример Осипу, отпустил веревку не раньше чем подошвами ботинок ощутил под собою землю. Он потянулся было к веревке, чтобы подержать ее для следующего товарища, но Осип не отдал ее: Басовскому, с его-то ногой, не стоило терять здесь ни минуты. «Беги! — шепотом крикнул ему Осип. — Я тебя догоню!»

Следующим был Крохмаль. Ему не повезло, он тоже содрал кожу с ладоней. Передав ему веревку, Осип со всех ног бросился бежать — следом за Басовским. Тьма была кромешная, Осип бежал с вытянутыми вперед, чтобы не наткнуться на дерево, руками, но вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног, и в следующее мгновение очутился в какой-то канаве, довольно глубокой, о существовании которой товарищи с воли не предупредили беглецов. На дне канавы, в глинистом месиве, уже барахтался Басовский; оказывается, он искал свою шляпу, которую потерял, когда кубарем летел вниз. Осип тоже остался без шляпы, но искать ее в такую темень дело заведомо бесполезное, да и драгоценное время уходит, не до того, в любой момент может начаться погоня!

Поминутно оскальзываясь, Осип выбрался кое-как из чертовой этой канавы, протянул руку Басовскому, вытащил и его. Выбежали на поляну, отсюда уже и дорога видна. Улица была окраинная, безлюдная, каждый человек на виду. Нужно поскорее в город попасть, как можно скорее! Но как, как?!

Вдали показался извозчик. Осип выбежал на середину дороги, замахал руками. Поравнявшись с ним, извозчик приостановил было лошадку, но, посмотрев на Осипа, со словами: «Ишь, голытьба! Последнюю копейку небось пропили!» — умчал прочь.

Обсудили с Басовским незавидное свое положение. Да, скверные дела, хуже не бывает. Мало того, что перемазаны в глине, так еще без головных уборов, а в Киеве, как объяснил Басовский, и самый последний босяк не выйдет об эту пору на улицу без шапки или картуза. Не мудрено, что извозчик погнушался такими пассажирами. И ведь что обидно — карманы у Осипа и Басовского отнюдь не были пусты, у каждого по девяносто рублей имелось…

Пока судили да рядили, как дальше быть, появился новый извозчик. Никак нельзя было упустить его, никак! На этот раз Осип, ни слова не говоря, первым делом протянул извозчику хрустящую новенькую пятерку. Расчет верный оказался: за такие деньги самою хоть дьявола везти можно.