Разбирая огонь

Осколки чашки и недовезённые полосы вдоль берега, разлинованные белым, сами пытаются разлиновать море. В них прятаться актиниям и ракушкам, бликам и взглядам, на них хорошо опираться стенам домов, по ним хорошо идти вдаль воды. Туда и перешли лестницы, спускающиеся к лодкам. Там колокольни – маяки, там змеи цветут вдоль стен. И горизонта хватит на далёкие горы в дымке, на подходящие корабли. Балконы поддерживают не атланты, а черти с копытами, змееногие хтонические существа. У девушек крылья, под которыми они прячут руки.

– обгоняющему ночь утру вытягиваясь радостью не знающей дня

– моё время не обгоняет, все равно отстаёт, только смотрит на тебя спереди. Радость не только дня не знает, но и ночи, она удивлённая, удивляться – не знать

– сон кажется снова ближе к тебе, клетчатым разноголовием в углу у взгляда лицо

– сделаю сон из круглых столов, рисовых зёрен и синих рукавов рубашки

– сон, кажется, обживает время между и превратил его в ночь. Холод союзов и наречий другой стороной себя не зная копя слова дождём. Читать с подушкой пробелов между

– в пробелы падаешь, подушка держит и накрывает

– подкладывая тепло между веток приближения со строчками быстрее в сон

– сон решил встречать утра на восток – догнал твоё настоящее утро?

– догнал, но сон всё-таки ночное существо?

– да, днем быстро устаёт, но очень любит встречать чужое утро, просыпая своё после

– во сне бутоны ландышей – к твоему отсутствию?

– бутон ландыша к цветам. К отсутствию скорее отсутствие. Дни журавли, ночи – колодцы. Скоро не, не знаю

– ландыши не мешают трубам, у меня хватит места на твою длину

– деревья превращаются в мох и раскатывают себя по скалам раскатами смеха. Дождь топчется на месте

– сегодня ночью комната вместила семь человек, согнутых спиралью. Дом иногда любит быть гостеприимным, мой воздух сиреневый

– дома с двумя билетами на поезд. Теперь их три, и медузы. Солнце цепляется за уголок лица и его больше не отпускает. Левую скулу или кончик носа, и не отвернуть голову. Солнце всегда выбирает чуть-чуть. Невозможно читать письма, когда солнце. Оно образует тропическую пустоту где-то посередине, там тишина находит свою пустоту

– к твоей ночи, наступающей в точке сомнения дня с направлением мысли, в самой растущей точке; к необращённости, иногда разобщённости окон с их светом – ускользая поводырём римских стен; к местным наводнениям; к спешащему, чуть успокаивающемуся времени в соприкосновении с поверхностью, имеющей центр тяжести (замедлением за счет силы трения?)

– длинноногим птицам полёта по деревянной лестнице грусти чернокожей мельницы ёлки пакуются к празднику сквозь трубу воскресения локтем приближение

– длиной твоих пере(п)лётов оплетая белый камень обещанием витой романики. Днём разговором населяющим город ускользающий в неповиновении ножек стола

– булыжниками улыбающимися всходами выходного дня заражая наблюдающий свежевымытым паркетом воздух сквозь день собирающимся смехом вытягивая сон из итальянских зёрен стоя на электрическом свете

– голосами растущим(и) количеством книг держусь мостами. Зима черепичными плавниками в ветре оттаивающей воды

– такая ли радость – потеря субъекта? хотя кажется, что под ней часто имеют в виду отход человека от своего центрального положения, способность дать говорить предметам, другим людям, видеть не только свои интересы. Но тот, с кем происходит – остаётся

– отправляя вчера со сном, сегодня с тобой, отданным на испуг птицам завтраком

– пятами и кометами овощей к воздуху заполняя шорох поверхности

– скольжу Понжем, стираю водой, отправляю сон по снегу в дождь

– животом самолёта подо льдом работы

– хвостом фотографического фосфора кружа

– крупой письма меняя падежи откладываемой ночью

– обещают заморозки на почве. У тебя есть почва?

– конечно

– тогда побереги ее завтра

– к сахару снега лётом лета

– часть книг и вещей – итальянские карты, альбом по площадям, полотенце, мускат – на буфете справа. Твоего у меня такая куча, что за один раз не

– голова вытягиваясь в сон летним маревом находит точку соприкосновения с сомнением, цедит цепко теряющей последние листья шмелиной забывчивостью. Поиск пути вдоль до пяти с хвостиком

– утра! слизываю усталость. День прибавляется навстречу

– без интернета и почти без времени, с дорогой, входящей, с порогом не отступающим днем, направлением тебя

– капитель – фантазией романика, тонкостью готика, но не удивлюсь, если недавняя стилизация. Ты с крыльями и ветками, и не совсем человек

– капитель очень твоя тоже – спокойным взглядом на безумное изогнутое, обращённое и ещё не совсем показавшееся – Виолле ле Дюк

– Виолле – без него не бывает такой смеси

– докрашивай чемодан и приходи

– из чемодана идёт дождь и торчат облака. Некоторые кошки спят по ночам, некоторые нет – почему?

– ты тоже ночью иногда спишь, иногда разговариваешь

– голова засыпает и просыпается, она твёрдая, твёрже всего в человеке

– а что еще твёрдое?

– ноги, наверное. А грудь твоя не засыпает и не просыпается, всегда в полусне, полуяви

– персонажи Бланшо бережны. Не-приезд героя «При смерти» к умирающей Ж – не жестокосердие, а оберегание её свободы – может быть, с учетом явно высказанного её желания («Не приближайтесь!»). Сквозь стекло, кажется, жестокость невозможна. Скорее жёсткость – замкнутость в себе, непроницаемость (стекло не жестокое, жёсткое). Сложные балансы внимания к другому, нежелания/неспособности ему открыться, нежелания ему мешать

– поэзия не жестока – она внимательна – отчего ночь порой сгущается ещё больше – но видно некоторые модуляции тьмы. Интенсивность жизни, переживания позволяет хоть что-то увидеть

– за радостью разговора спины помнящей вес расходящийся на впереди

– животом гололедицы локтя гранатом гранита спина путаницы сбрасывает ядра как кожу снега с пересвистами городской ветки

– мосты пахнут усталым гранитом, приду

– не помню тебя

– как можно одновременно переживать о человеке и не помнить его?