Разбитое сердце королевы Марго

Пожалуй, если бы остановилась она хоть на мгновенье, если бы дала себе труд задуматься о том, что ждет ее в будущем, то поняла бы: брак сей изначально был обречен на неудачу.

Но разве она желала думать о том?

Позже, оглядываясь на прошлое, Маргарита испытает огромное удивление: ей-то казалось, что она сама была и умна, и прозорлива, а вместе с тем она вела себя подобно мотыльку, живущему одним днем.

И пусть день этот растянулся на годы, но все же и ему суждено было закончиться.

Когда сие случилось?

Когда она, увлеченная подготовкой к свадьбе – пусть Маргарита и не испытывала к суженому любви, но будучи женщиной, она желала, чтобы свадьба ее прошла со всем возможным великолепием – не заметила грядущей грозы.

Она думала о платье.

И украшениях.

О гостях, которые съедутся в Париж со всей Франции… о бале и увеселениях, каковые должны были занять целую неделю… обо всем, помимо политики.

– Ой, привет, – дверь открыла Варвара. – А что ты тут…

– А ты?

– Просто… Илюша позвонил, сказал, что отравился…

Вот ведь, неужели подобное возможно?

– Наверное, торт вчера был несвежим. И я подумала, что тебя все равно нет, а ему плохо… и надо навестить. – Варвара улыбалась виноватою улыбкой и выглядела так мило, что совесть проснулась.

Действительно, что плохого в том, что она Далматова навестила?

Правда, отравленным он не выглядел, несколько взъерошенным, немного раздраженным.

– Привет, дорогая. – Далматов по-хозяйски обнял Саломею и в щеку поцеловал. – Как прогулялась?

– Замечательно.

– Вот и хорошо… тут Варвара супчик сварила. Будешь?

С чего вдруг этакая забота?

А улыбка широкая, счастливая, просто-таки подозрительно счастливая. И Саломея решилась:

– Буду… кстати, Варя, я тут с Настей встретилась.

– Да? – хмурится. – И как ты ее нашла?

И явно недовольна, неужели полагала, что Настасью эту сложно отыскать.

– Просто. Ты же сама сказала имя и фамилию…

– Проверяла, да?

А теперь явно злится к преогромному удовольствию Далматова, который это самое удовольствие и не пытается скрыть. Саломея ему на ногу наступила, а улыбка только шире стала:

– Что, дорогая?

– Ничего… дорогой.

И Варвара, эти переглядывания заметив, помрачнела сильнее обычного.

– Она тебе небось гадостей про меня наговорила. Идем лучше обедать.

Следовало признать, что готовила Варвара замечательно. А за столом держалась хозяйкой, улыбалась, щебетала, поддерживая беседу ни о чем. Далматов наблюдал за ней, к еде, впрочем, не прикасаясь.

– Илюша…

Он поморщился.

– Тебе надо покушать…

– В другой раз.

– Когда?

– Когда буду уверен, что мне в тарелку не плеснут приворотного зелья. – Он откинулся в кресле.

– Это… это шутка такая? – Варвара смутилась.

Или сделала вид, что смутилась?

Смущение легко разыграть.

– Шутка, – согласился Далматов, – а что касается правды, то, дорогая моя Варенька, был бы тебе очень благодарен, если бы ты нашла себе иную цель. Я пока жениться не собираюсь, а если и соберусь, то явно не на тебе.

– Почему?

Кажется, Варвара обиделась всерьез, и лаковый налет показного дружелюбия пошел трещинами.

– Видишь ли, – Далматов демонстративно отодвинул тарелку, – я еще слишком молод, чтобы умереть.

– Это все… ерунда… ты же не веришь, что я… я… убиваю. – Она тоненько всхлипнула.

– Оставь это. – Далматов поднялся и руку подал. – Пойдем, рыжая, побеседуем…

– Ты… я…

– Местоимения. – Далматов подмигнул: – Варенька, прелесть моя… прислушайся к совету, найди кого-нибудь другого, ладно?

Эта мысль Варваре категорически не понравилась. Саломея спиной чувствовала мрачный ее взгляд. И стоило дубовой двери кабинета закрыться, как зябко повела плечами:

– Вот зачем ты ее дразнишь?

– Затем, чтобы она разозлилась.

– Это я поняла.

– Садись… у тебя с собой случайно печенюшки нет? – поинтересовался Далматов.

А в кабинете ничего не изменилось, разве что убирали здесь нечасто, пыль на огромном столе, на гардинах.

– Случайно нет. И не случайно тоже.

– Знаешь, а я сегодня всерьез подумывал над тем, чтобы на ней жениться. – Далматов сел на низенький диванчик и ноги вытянул, закрыл глаза, руки сунул за голову. – Но потом меня стошнило, и в голове наступила удивительная ясность.

– Далматов, вот даже мне тебя стукнуть хочется.

– Стукни, – не открывая глаз, предложил он. – Тебе можно.

– Это еще с чего такие привилегии?

Далматов пожал плечами:

– Я к тебе привязан…

Такое признание многого стоило, но Далматов не позволил долго задумываться:

– Рассказывай, – велел он. – Нет… погоди… исполнишь мою просьбу?

– Предсмертную?

Выглядел Далматов не слишком хорошо, и обычная его бледность, пожалуй, перешла в какую-то синюшную, с темной каймой вокруг губ.

– Никак не дождешься?

– Не жду, ты же знаешь.

– Знаю. – Он вяло улыбнулся и похлопал по дивану: – Пересядь.

– Зачем?

– Чтобы я лучше слышал…

– Что-то мне это напоминает, – проворчала Саломея, но на диванчик перебралась, и Далматов, вздохнув, как показалось, с немалым облегчением, тут же пристроил голову ей на колени.

– Что? – Он закрыл глаза. – Между прочим, имею на то полное право…

Хотелось и подзатыльник отвесить, и погладить. Оба желания Саломея сдержала. Она перехватила вялое запястье. Пульс был учащенным.

– Илья, может, все-таки доктора?

– Обойдусь.

– Но…

– Пройдет. – Он поерзал, пытаясь устроиться поудобней. – А ты рассказывай… полагаю, наша Настасья – невинная жертва, павшая от коварства соперницы…

– Примерно так.

Саломея говорила тихо, перебирая короткие пряди светлых волос, и испытывала странное успокоение, словно все было именно так, как должно.