Разбуди меня

— Ой…

— Почему я должна тебя какой-то… женщине, — пренебрежительно, — уступать? Открой мне, пожалуйста.

— Да… открыто у нас, — вздыхаю я, закатывая глаза.

Ручка-кольцо в двери на воротах поворачивается.

Кира с сумкой на плече.

Вся отполированная, но в джинсах и кроссовках.

— Привет! — с нервным энтузиазмом.

Опускает на нас взгляд, улыбка стекает с лица.

Ах, да…

Пытаюсь встать с кресла, а потом, вдруг, решаю не вставать.

Зачем?

— А… почему ты? — сглатывает.

Развожу руками.

— Так бывает. Перенапряжение. И я снова без ног…

Осаживается рядом на скамеечку. Молчит. Слепо смотрит перед собой.

— Что я всё время делаю не так, а? — обиженно поднимает глаза на небо.

— Ну вот видишь, опять я так себе жених! Надеюсь, ты такси не отпустила?

— Ее мать второй раз сидит, да?

— Ну… Можно и так сказать.

Вызываю ей такси из приложения.

— И ты собрался жить с зечкой, Дим?

— Инвалид и зечка, по-моему норм… Куда уж нам неполноценным до вас, безупречных, — хмыкаю со смешком я. — Нам надо держаться друг друга.

— Кто это? — жмётся ко мне Тико с банкой в руках.

— Это Кира… Кира хотела попробовать побыть твоей мамой, да, Кир?

Вздохнув, Кира кивает.

— И Богдафыной мамой?

— И Богдашиной… — улыбаюсь я. — Ты же всех моих детей собираешься усыновить, Кир?

— А есть ещё? — вяло.

— На подходе… Там "зечка" моя родит. Заберём, будем воспитывать, да? — с иронией говорю я.

Но Кира не улавливает иронии.

— Мама нас не отдавст… — прищурившись смотрит Тико в глаза Кире. — Вот.

Всовывает в руки Кире банку. Та на автомате берет.

— Пиявочек вучше возьми.

— А?

Взвизгнув, отпрыгивает, роняя банку.

Тико ахает.

— Ты фто?! Квапивой тебя по зопе вупить! — причитает Тико тетушкиным тоном, собирая в руку пиявок.

Та ругается иногда на местных хулиганов.

— Тьяпкой по моське!

— А-а-а!.. — в ужасе смотрит на это Кира, тряся кистями. — Дима-а-а… Сделай что-нибудь! Пусть бросит! Фу-у-у!

Тико уносит пиявок домой.

Мы остаёмся вдвоем.

— Бедненькая девочка… У нее хоть игрушки есть? Играет не пойми с чем… Я привезла ей куколку.

— Полно. В кукол правда не играет. Закончатся, червей накопаем, гусениц соберем. Будешь ей червей копать?

Скашивает на меня недовольный взгляд.

— Ты встанешь с него?

— Теперь только чудо сможет меня поднять, — поджимаю губы, чтобы не улыбаться.

Кира, беги!

— Боже мой… — стонет, страдая и закрывает лицо руками.

Слышу, как подъезжает машина.

— Пойдем, я тебя провожу. Там такси…

Наверное, ее водитель вернулся, взяв этот заказ.

Но дверь открывается до того, как мы успеваем приблизиться к ней.

Тати…

Худенькая, в белом длинном плаще, распущенные по плечам яркие волосы.

Чуть-чуть уставшая, не накрашенная. И губы обветрены.

Глаза смешливые.

Прекрасная…

Бросает сумку под ноги.

— Ну вот и чудо… — хриплю я, подлетая с кресла.

Впечатываемся друг в друга, как супермагниты, до боли вжимаясь и пытаясь раствориться. Гладимся лицами. И, закрывая глаза, застываем, выпадая из реальности.

Нас словно кружит. Или головы наши кружатся…

Время останавливается.

Проходит несколько секунд, а в нашем мире маленькая вечность.

Потому что — чудо моё…

А когда время ускоряется, вышвыривая нас обратно в реал, то никого чужого уже здесь нет. Все только свои. И все рады нам.

И только одна посторонняя свидетельница нашего семейного чуда Литвиных — куколка на скамеечке.

Ну и пусть будет!

"Я тебя от всех уберегу, Сохраню, как скрипку Страдивари. И в твоих объятьях утону, Ведь они не раз меня спасали…"

Конец