Разгневанная река
Шрифт:
Сестры, весело болтая, погнали гусей. Нга помахивала прутиком и распевала в такт: «А-ист… цап-ля… жу-ра-вель…» Младшая была любимицей Хоя. Когда знакомые услышали, что девочку назвали Нга [10] , все решили, что старик Зяо с сыном ударились в романтику. Только Тхао знала, почему муж выбрал для дочки это имя: он был страстным поклонником далекой России. Нга родилась в тот год, когда на Россию напали немцы. Хой тяжело переживал это, он не спал ночами, ворочался, вздыхал. Тогда-то и решил он дать своей дочери имя Нга. Теперь, возвращаясь из Ханоя, он всякий раз подробно рассказывало победах русских. Тхао не могла дождаться дня, когда Хой приедет, ведь, он обещал на этот раз пробыть дома не меньше трех месяцев.
10
Слово «нга» имеет ряд значений,
«А-ист… цап-ля… жу-ра-вель…» — доносился звонкий детский голосок. Вдруг вдали послышался странный низкий гул. С каждой секундой он приближался, угрожающе разрастаясь и надвигаясь на деревню. Тхао похолодела. «Ва-а-ан!» — закричала она не своим голосом, выбегая на улицу. Ван стояла на тропинке и, держа сестру за руку, удивленно смотрела в небо. Тхао подбежала к детям и едва успела утащить их и спрятаться в кусты, как над головой загрохотало и самолеты, огромные, черные, в грязных разводах, один за другим стремительно пронеслись над ними, едва не задевая за верхушки бамбука. Откуда-то сорвалась испуганная стая птиц. Самолеты давно пролетели и исчезли над садами вай на другом берегу Лыонга, а Тхао все еще испуганно прижимала к себе девочек. Она успела заметить, что самолеты были необычные, как бы двойные, и на них отчетливо различались белые круги со звездами.
Долго не смолкали возбужденные голоса и крики над селом Гань. Жители впервые увидели эти странные летающие машины.
— Ладно, дети, идем домой!
Тхао взяла девочек за руки и, погоняя гусей, направилась к дому. Дома она опустилась на приступок, пытаясь унять дрожь. Она обвела рассеянным взглядом двор, заваленный кучами маранты, «машину», деревянное корыто… Работать уже не было сил… Жизнь показалась ей сейчас жалкой и бессмысленной. С утра до ночи гнешь спину и не знаешь, доживешь ли до завтрашнего дня.
4
Черная тень войны, пронесшаяся над селами на берегах Лыонга, спустя несколько дней снова дала о себе знать. На этот раз она добралась сюда по проселочным дорогам.
В селе Гань был базарный день. Солнце стояло высоко, но народ все еще подходил. Торговали в основном женщины, старухи, совсем седые и даже облысевшие, и девочки лет двенадцати-четырнадцати. Худые, оборванные, всю свою жизнь проходившие босиком по пыльным деревенским дорогам, в одной-единственной юбке во все времена года, они пришли из окрестных сел и принесли на коромыслах свой товар: зелень, имбирь, нарубленный кусками сахарный тростник, различную живность — кур, уток, щенков, корзиночки с речными крабами и улитками; продавали здесь и рисовую сечку, и рисовые отруби, то есть все то, что можно было купить и продать, что давно дожидалось большого базарного дня. Люди толклись под низкими навесами тесных, грязных торговых рядов, которые заполнили рынок и даже теснились на единственной узкой улице села. Женщины терпеливо ждали покупателей, поставив перед собой на землю корзины самых разнообразных форм и размеров, плетеные бамбуковые клетки с домашней птицей; они сидели под знойным солнцем прямо на земле, в пыли, у ног покупателей. Здесь можно было встретить и горянок из народностей ман, в матерчатых мешочках цвета морской воды перед ними лежали лечебные травы, собранные в лесу.
В этот день Тхао принесла на рынок пять килограммов марантовой муки в надежде продать их и на вырученные деньги купить рису, но, обойдя ряды, убедилась, что на рынке сегодня нет ни одной корзины риса. Видно, если кто и нес продавать рис, так его перехватили по дороге и раскупили весь товар, не дав донести до рынка. От цен, которые запрашивали за кур и уток, рыбу и креветок, глаза на лоб лезли. Да их никто и не покупал. Покупали больше клубни калгана, разную водяную зелень. Тхао заколебалась: а стоит ли продавать муку? Ведь рису все равно не купишь. Поразмыслив, она решила попробовать обменять муку на рис в лавке Хоа. И она стала пробираться между корзинами, коромыслами и циновками, чтобы пройти к двухэтажной лавке китайца. Вдруг кто-то окликнул ее. Тхао обернулась. С противоположной стороны улицы к ней спешила Куен.
— Вы с рынка? Что купили?
Женщины подошли к лавке Хоа и остановились под навесом.
— Сколько времени не могу выбраться к тебе! Тетушка Бэй у вас еще живет? А как Тху, здорова?
— Тетя насовсем переехала к нам. Тху уже учится. А ваш муж дома?
— Да вот уехал по делам в Ханой, обещал скоро вернуться да все не едет. — Тхао улыбнулась: — Ты бы заглянула к нам как-нибудь.
— Я и сама думала сегодня зайти, мне нужно кое-что купить у дядюшки Зяо.
— Для кого? Уж не ждешь ли ты приятных новостей?
Куен залилась румянцем.
— Ну, что вы! Это для тети, ее опять головные боли стали донимать.
На рынке послышались крики, шум, автомобильные гудки.
— Что там случилось?
Через
рынок ехали, вернее, еле ползли две легковые машины. Люди разбегались перед ними, второпях подхватывая свои корзины, а кто не успевал, бежал прочь, бросив товары. Но вот машины остановились: большая корзина с кольраби и вторая, поменьше, с яйцами, оказались у них на пути. Дверца передней машины открылась, и из нее выпрыгнул военный в гимнастерке цвета хаки и такой же шапочке, в сапогах, с револьвером на боку. «Японцы, японцы!» — зашептались в толпе. Военный, видимо офицер, был совсем еще молод, на носу у него красовались очки. Он подскочил к корзине с кольраби, оглянулся по сторонам и, зло выкрикнув что-то, вдруг изо всех сил ударил по корзине ногой и отшвырнул ее с дороги. Из толпы выбежала женщина и хотела спасти хотя бы корзину с яйцами, но едва она наклонилась, чтобы оттащить ее с дороги, как офицер отбросил и эту корзину и махнул шоферу рукой, чтобы тот ехал вперед прямо, по корзинам и циновкам. Люди бросились спасать свое добро, и проезд тут же очистился. Правда, он был таким узким, что машины едва не задевали людей, стеной стоявших по обе стороны этого «коридора».Тхао и Куен, прижавшись к стене, наблюдали за происходившим. Перед лавкой Хоа обе машины остановились. Японцы вышли и, отойдя на середину улицы, стали читать китайские иероглифы на вывеске. Они перебросились несколькими фразами и закивали головами. Тхао их хорошо рассмотрела: у офицера постарше усы были с проседью, на боку висел длинный меч, второй — молоденький офицер, тот, что расчищал дорогу, и еще один — в штатском костюме, при галстуке и в фетровой шляпе. А потом из машины вышли еще двое, в коротких, чуть ниже колен, штанах, в шапочках военного образца, но без оружия. Через плечо у каждого висела туго набитая кожаная сумка, из которой торчали карандаши, а за ремни были заткнуты белые полотенца.
— Те двое, похоже, наши, — шепнула Куен. — Наверное, переводчики.
В дверях лавки замелькали встревоженные лица.
Японцы стояли посреди улицы и то и дело посматривали в сторону моста — явно поджидали кого-то. Скоро послышались автомобильные гудки, и к легковым машинам подъехал открытый грузовик. В кузове сидело четверо вооруженных солдат, штыки угрожающе поблескивали на солнце. Как только грузовик остановился, солдаты спрыгнули на землю и угрюмо уставились на зашумевшую толпу.
— Та же история, что и в Намсать! — воскликнула Куен.
— Зачем они приехали, что им здесь надо?
— На прошлой неделе я ездила в деревню К матери, там тоже побывали японцы, явились и потребовали перекопать все посевы и подготовить поля под джут.
Куен вдруг изменилась в лице и остановилась на полуслове.
— Извините, мне надо идти! На днях я зайду к вам.
Поспешный ее уход удивил Тхао, но сейчас ее больше всего занимали японцы. Солдаты отогнали народ на другую сторону улицы, и офицер постарше, взглянув еще раз на вывеску, вошел в лавку. Молодой офицер последовал за ним. Тхао поборола страх и тоже заглянула в открытую дверь. Хозяин лавки, подобострастно кланяясь, приглашал японцев сесть. Пока молодой офицер объяснялся с ним на кантонском наречии, второй офицер спокойно разглядывал портреты, развешанные на стенах. Тхао вспомнила, что раньше на этом месте висел портрет Чан Кай-ши и рядом гоминьдановское знамя, голубое с белой звездой. Теперь Хоа повесил портреты маршала Петэна и какого-то китайца с гладко выбритым квадратным подбородком. Хой показывал ей как-то в газете портрет этого человека и назвал предателем китайского народа. Несколько лет назад этот китаец приезжал в Ханой и его чуть было не застрелил у входа в гостиницу какой-то китайский юноша. Сейчас он возглавляет прояпонское правительство в Нанкине.
Офицеры обменялись несколькими фразами, молодой резко повернулся к двери и крикнул что-то. В лавку тотчас же вбежали солдаты, схватили Хоа, вытащили на улицу и, подталкивая штыками, загнали в грузовик. Хозяйка с криком выбежала за мужем, но один из солдат оттолкнул ее прикладом. Затем японцы сели в машины и двинулись по дороге вдоль берега.
— Этого еще не хватало! Они же поехали в наше село!
Тхао заспешила домой, ни о каком рынке, конечно, и думать нечего.
Приближаясь к селу, Тхао издали увидела три машины, стоявшие под баньяном у ворот пагоды. Шоферы сидели на корнях дерева и курили, рядом стоял ящик с пустыми бутылками из-под пива. То и дело им приходилось отгонять любопытных мальчишек. Едва завидев грузовики, они бросили на произвол судьбы своих буйволов и прибежали посмотреть на японцев. Хоа тоже был здесь. Он сидел на корточках под аркой пагоды, и по лицу его градом катил пот, хотя было совсем нежарко. Рядом прохаживался солдат с винтовкой. На китайца было больно смотреть. Всего полчаса назад его забрали, и за это время он так осунулся, что его трудно было узнать. Тхао хорошо знала его, она часто заходила в его лавку — сбывала марантовую муку. Увидев ее, китаец взмолился: