Разгон

Кучмиенко сановито покашлял, позвенел ложечкой о чашку.

– Позвольте вмешаться. Ты, Юрий, говоришь не то.

– Тебе жаль Совинского? Тогда зачем же ты выгнал его из фирмы?

– Я не выгонял, и фирма не моя, заруби себе на носу! У нас все государственное. Я на своей работе государственный человек!

– А где начинается государство? С нас? А может, мы с него?

– Люди часто не знают, где они могут принести больше пользы, поэтому нуждаются в контроле и руководстве, - поучительно произнес Кучмиенко.

– Но руковожу не я тобой, а ты мной. Поэтому да здравствует правильная расстановка кадров! Вот Иван приехал из своего Приднепровска и заявляет, что я не какой-то там специалист, а просто лодырь, мечтающий о лучшем будущем. И не только я, а все мы под руководством академика Карналя и при твоем заместительстве, товарищ Кучмиенко.

– Я тебе этого не говорил, - спокойно заметил Совинский.

– Или, может, я не отношусь к тем, кто живет от приказа до приказа, а там ему хоть трава не расти!

– Ты умеешь работать.

Юрий откинулся на спинку стула, засмеялся.

– В таком случае идеями обмениваться не будем, материальными ценностями - да.

– Мальчишество, - обращаясь к Анастасии, вполголоса проронил Кучмиенко.
– На что только растрачивается энергия! А между прочим, энергия каждого тоже принадлежит государству. Теперь модны дискуссии об источниках энергии, об экономном отношении к природным ресурсам. Кое-кто пробует запугать: мол, что будет, когда исчерпаем всю нефть, сожжем весь уголь, спилим все леса, опорожним газовые подземные кладовые. А я бы спросил таких запугивателей: задумались ли вы, какие запасы энергии таятся в душе прогрессивного человечества?

Совинский переглянулся с Анастасией, которая смешно наморщила носик, слушая велеречивые разглагольствования Кучмиенко.

– А что, разве есть и регрессивное человечество?
– спросил он.

– Не знаю, есть ли регрессивное, но прогрессивное действительно есть, мы в этом убеждаемся ежедневно!
– запальчиво ответил Кучмиенко.

– Прогрессивное человечество - это большинство, - пояснил Юрий. И непонятно было: смеется он над отцом или говорит серьезно.

Но Совинский был в таком состоянии, когда все время ищут повода вновь и вновь сцепиться. Он не пропустил и нового повода, сразу же повернулся к Юрию:

– Бывает большинство умное, а бывает...

– Глупое?
– ехидно уставился на него Юрий.

– Большинство складывается из нас. Каждый его составляет.

– Все, но не каждый. Я составляю, ты - нет.

– Это почему же?

– А потому, что я вкалываю, а ты сбежал. Кишка тонка, оказалось, не вынес морально-бытовых проблем. Я выпускаю машины, а ты...

– Я бы на твоем месте отказался от подобных заявлений, - мрачно сказал Совинский.
– Подумай лучше: что ты выпускаешь? Половина продукции устаревшие модели. Для кого это?

Кучмиенко ринулся не столько на защиту сына, сколько самого себя.

– А государственный план! Вы что же, не знаете, что есть государственная дисциплина? У нас тысячи рабочих, мы должны платить им зарплату. Мы не можем...

– Не можете - откажитесь от своей должности!
– резко сказал Совинский.

– Сам отказывается, других тоже агитирует!
– захохотал Юрий.
– Да я уже однажды отказывался. Не от Люки, как тебе хотелось бы, - от высшего образования. Дошел до четвертого курса и бросил.

– Мало чести, - заметил Совинский.

– А почему бросил, знаешь? Потому что "никто не хотел умирать". Получишь диплом, поставят начальником смены или даже начальником цеха, а через три месяца, то есть в конце квартала, с треском снимут за невыполнение плана. Не выполнишь его из-за снабженцев, которые недодадут деталей, из-за таких передовиков, как ты, но виноват - начальник. Я отказался! И теперь кузнец собственной судьбы. Материальный уровень приличный, как говорит мой отец, моральное удовлетворение тоже есть. И никакой ответственности.

– Ты бригадир, вспомни.

– А что для меня так называемое бригадирство?

– Люди становятся жалкими, когда пытаются скрывать свои слабости, неведомо кому тихо проговорила Анастасия.
– А если они еще начинают рисоваться своими слабостями, то перестают быть интересными.

Людмила подошла к магнитофону.

– Юка, найди что-нибудь интересное. У тебя же столько записей.

– Найду, найду. У меня страшно интересные записи. Но я хотел, чтобы Иван сделал свое тысяча восемьсот семьдесят первое предупреждение.

Совинский пожал плечами.

– Если уж ты хочешь говорить до конца, то могу тебе сказать... Я бы на твоем месте, с таким отношением... Просто пошел бы завтра и отказался от бригадирства. Какой же из тебя бригадир? Да еще, наверное, и бригада передовая. Я же знаю, что такое наладчики...

– Угадал!
– обрадованно воскликнул Юрий.
– Комсомольская! Как в той песне: "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым". И мы делаем свое дело, а ты? Приехал нас покритиковать? Видали мы таких критиков! Спроси у моего отца, товарища Кучмиенко. Он все знает. Я читал когда-то роман. Называется: "Калека, не сдавайся!"

– Не читал ты такого романа, - Людмила подошла, повела его к магнитофону, - не выдумывай, не читал.

– Ну, не читал. А роман такой есть. Кроме того, что такое бригадир? И что такое наладчик? Теперь интегральные схемы такие тебе отпечатают, что только меняй их, как перчатки, и все. А ты приехал... Завидуешь, что я зять академика Карналя? Так если хочешь знать - это рабство, которое не переборешь ничем. "А-а, это тот, что женат на дочке академика Карналя?", "А-а, это зять академика Карналя?" Единственный выход - самому стать академиком. Но это же, наверное, ужасная скука.

– Прекрати, - тихо сказала Людмила.

– Ну, ладно... Он все знает, я темный. Он сидит в Приднепровске и учится разговаривать с вычислительными машинами, а я отдаю предпочтение разговорам с женщинами.

– Не вижу особых успехов, - подала голос Анастасия.

Кучмиенко покряхтел. Он снова очутился на периферии заинтересованностей, его вытесняли безжалостно и постоянно, вся его значительность, которой он так гордился, слетела с него, как только он переступил порог этой квартиры, с ним не считался даже родной сын. Он попытался прикрикнуть на Юрия: