Разговор с Вождем
Шрифт:
Но, как бы там ни было, к ночи с двадцать первого на двадцать второе все полки дивизии заняли позиции. Экипажи ночевали прямо в замаскированных ветками и прочими подручными материалами боевых машинах. Посты охранения были удвоены, а кое-где и утроены. Пошатывающиеся от усталости командиры подразделений раздавали последние указания подчиненным или вносили правки, склоняясь над испещренными цветными пометками картами местности. Время, казалось, застыло на месте, медленно, словно бы нехотя, отсчитывая последние минуты мирной жизни: два часа тридцать три минуты… два часа сорок семь… три часа двенадцать минут… три часа тридцать минут… три часа пятьдесят две…
Без пяти минут четыре на территорию военного городка 22-й танковой дивизии РККА обрушились первые осколочно-фугасные снаряды, выбрасывая вверх подсвеченные короткими вспышками фонтаны земли и дыма. Первые же залпы с великолепной точностью поразили открытые стоянки
А затем через Буг начали переправляться передовые части Второй танковой группы Гудериана, и времени на размышления не осталось…
Взрыв мостов через Западный Буг оказался для гитлеровцев весьма неприятной, но, к сожалению, вполне преодолимой преградой. Пока саперы наводили понтонные переправы, «Tauchpanzer» 18-й танковой дивизии «Panzergruppe. 2» скрытно форсировали реку по дну к северу и югу от Бреста. Эти боевые машины, называемые самими немцами «ныряющими танками», изначально разрабатывались для вторжения в Англию по дну Ла-Манша и оснащались оборудованием для пересечения водных преград глубиной от пяти до пятнадцати метров. Специальная труба с поплавком – «шнорхель» – обеспечивала поступление воздуха в боевое отделение и в моторный отсек, позволяя бронемашине двигаться под водой, а выхлопные газы удалялись при помощи клапанов высокого давления, защищавших двигатель от попадания воды. В отличие от сверхлегких советских плавающих танков, легкобронированных и вооруженных только пулеметами, это были штатные машины Панцерваффе, способные вести бой с любым танком противника и потому представлявшие серьезную силу. Тем более что в число «Tauchpanzer» входили не только «тройки», но и куда более мощные «Pz-IV», вооруженные орудиями калибром 75 миллиметров.
Танкисты 22-й ТД вступили в бой с попытавшимися с ходу занять плацдарм гитлеровцами около пяти часов утра, что стало первым танковым сражением Великой Отечественной войны. Укрытые в полукапонирах и складках местности и замаскированные подручными средствами боевые машины в первый момент остались незамеченными противником, чем и воспользовались советские наводчики. Однако, потеряв несколько машин, гитлеровцы развернулись в боевой порядок и контратаковали…
– Короткая! – «БТ-7», качнувшись вперед-назад, притормозил, и сержант Гаврилов, убедившись, что прицельная марка лежит точно под срезом башни немецкого танка, выстрелил. Отдача швырнула казенник назад, стреляная гильза звонко лязгнула о броню. Заряжающий, Серега Боев, уже торопливо запихивал новый унитар с выкрашенным в черный цвет снарядом. Молодец, Серега, понимает, что сейчас только «черноголовые» и нужны, не с пехотой, чай, воюют. – Вперед!
Легкий танк быстро набрал скорость, подворачивая вправо, но танкист успел заметить короткий высверк попадания. Бронебойный остроголовый снаряд «БР-240 СП» проломил тридцатимиллиметровую лобовую броню «Pz-III Ausf. F», финишировав, видимо, где-то в районе боеукладки, поскольку мгновение спустя немецкий танк взорвался. Граненая башня на миг подскочила над корпусом, подброшенная ударной волной. Сквозь узкую щель выметнулось неяркое пламя сдетонировавших боеприпасов, и «тройка» вместе со всем экипажем перестала существовать как боевая единица. Прежде чем уничтоженный танк, все еще поблескивавший в утреннем свете влажной после подводного форсирования Западного Буга броней, ушел из поля зрения, обостренное боем сознание Гаврилова успело заметить нелепо кувыркающиеся в воздухе створки башенных люков, выбитых мощным внутренним взрывом. Есть, готов, падла!
Бой с внезапно появившимися немецкими танками, отчего-то мокрыми по самые башни, шел, как субъективно казалось Степану, уже который час. На самом же деле сознание подсказывало танкисту, что не прошло и десяти минут. Да и часы на запястье, на циферблат которых он успевал, едва ли не против воли, периодически поглядывать, врать не могли. Семь минут, всего каких-то семь минут после выстрела командирской «тридцатьчетверки», с первого снаряда спалившей головной немецкий танк! Следом отстрелялись и другие машины; а в полукилометре гулко забухали орудия замаскированных «двадцать шестых» и «бэтушек» второй роты. Оставив на дороге несколько подбитых в борт танков, немцы немедленно рассредоточились и, определив их позиции по дыму и вспышкам выстрелов, растянулись атакующей по фронту цепью, благо местность позволяла. Оставаться на месте дальше стало смертельно опасно – в том,
что гитлеровцы быстро пристреляются по неподвижным мишеням, сомнений не было, и советские танки рванулись вперед. Начался первый в полыхнувшей едва час назад войне встречный танковый бой.Радиостанции на борту танка не имелось – как, собственно, и на большинстве боевых машин дивизии, – так что о ходе боя Гаврилов мог судить исключительно по тому, что удавалось разглядеть урывками через приборы наблюдения. А много ли рассмотришь изнутри постоянно маневрирующей, чтобы сбить прицел вражескому наводчику, машины, когда тебя к тому же нещадно швыряет из стороны в сторону? Тем более что приходится еще и оценивать обстановку, наводить орудие и вести огонь? Практически ничего…
Понятно было только одно: легкой победы ждать не приходилось. Первый успех, когда советским танкистам удалось долбануть с фланга по шурующей со стороны Буга колонне, выбив с полдесятка машин, остался, несмотря на численное превосходство, не более чем первым успехом, и дальше бой пошел на равных, причем хрен пойми с перевесом в чью сторону. Вести огонь с гарантированным поражением вражеской техники с любого расстояния могли разве что новые «Т-34», которых имелось аж четыре штуки… нет, уже три, пару минут назад Степан видел, как застопорилась, густо задымив двигателем, напоровшаяся на болванку «тридцатьчетверка».
«Двадцать шестые» и «БТ» могли бить немцев с дистанции максимум в полкилометра, а лучше и поближе, метров с трехсот. Если попадешь, конечно. Вон, чтобы спалить этого гада, понадобилось целых три выстрела: в первый раз сержант смазал, выпалив «в молоко», во второй почти попал, но болванка лишь высекла сноп фиолетовых искр из бортовой брони, уходя в рикошет, и только с третьей попытки вломил под погон, куда и целился. Зато между выстрелами пришлось неслабо поуворачиваться, поскольку и гитлеровский наводчик тоже не зевал. Спасло лишь то, что механик-водитель попался опытный, еще на Халхин-Голе успел за рычагами посидеть, да родная «бэтушка» однозначно превосходила противника в маневренности и скорости…
Танк подпрыгнул, с ходу наскочив на неровность почвы или поросшую травой кочку, и вильнул в сторону. Раздраженно зашипев под нос, Гаврилов с трудом удержался на месте и приник к налобнику прицела. Сбоку зло выматерился заряжающий, которому в швыряемой из стороны в сторону стальной коробке приходилось еще хуже. Не ровен час, уронишь под ноги снаряд, да взрывателем вниз, об полик, и амба всем троим. Приплыли. В смысле, приехали.
Башня ближайшего вражеского танка сверкнула коротким огоньком выстрела. И хотя сержант понятия не имел, в них ли целил немецкий наводчик или в кого-то из товарищей, идущих справа-слева, но чисто инстинктивно пихнул сапогом мехвода, продублировав команду срывающимся, уже успевшим охрипнуть, несмотря на ларингофон, голосом:
– Вправо!!!
Танк заложил вираж, и инерция в очередной раз впечатала Степана в стенку башни. И в тот же миг броня коротко завибрировала, отзываясь на наружный удар. Что-то ожгло плечо прямо сквозь плотную ткань комбинезона, словно хлыстом ударили. Или веткой крапивы по голой коже, как в детстве, когда они с деревенскими пацанами эдаким образом в догонялки-обжигалки играли. Гаврилов пару секунд тупо пялился на отслоившуюся с внутренней поверхности башенной брони белую краску, изодранную осколками неровно лопнувшей брони, от которой остро пахло горячим металлом. Ну ни хрена себе! По ним, стало быть, немец стрелял, по ним! Еще полсекундочки промедления, и прошило бы, словно фанеру! А так – в рикошет болванка ушла, только вмятина да небольшая, сантиметров в десять, трещина остались. А плечо то ли ударом припечатало, то ли вторичными осколками. Ладно, потом разберемся, некогда сейчас. Главное, рука цела, пусть и болит, но двигается.
Поняв, что промазали, немцы резко ушли в сторону, однако башня продолжала доворачиваться в сторону оказавшегося излишне шустрым русского танка. Наводчик «Pz-III» не собирался упускать непокорную цель. Тем более что на такой дистанции – боевые машины разделяло не более четырех сотен метров открытого пространства, лишь кое-где поросшего куцым кустарником или изрезанного неглубокими овражками, – легкий танк представлял нешуточную опасность даже при атаке в лоб.
До боли закусив губу, Гаврилов изо всех сил вжался в налобник, одновременно крутя маховик поворота башни. «Врешь, сука, я первым выстрелю! Дуэль устроить хочешь? Добро, будет тебе сейчас дуэль». Наконец прицельная марка наползла на корпус противника, и Степан, скомандовав мехводу «короткую», выстрелил. Попал… вот только не туда, куда следовало: подсвеченная донным трассером болванка влепилась в нижний лобовой бронелист, прикрытый запасной гусеницей. Сержант успел заметить, как в снопе выбитых кинетическим ударом искр разлетелись в стороны траки разодранной гусеницы, и вражеский танк вздрогнул, будто напоровшись на невидимое препятствие, однако продолжил движение.