Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы
Шрифт:
…– Ну, и чего надулись на меня? Ну не рассчитал, прости, Серёга… Дай я тебе лобик спиртиком помажу… Ну вот, все и отмазалось. А синяк пройдёт. До свадьбы заживёт. Серёга, на свадьбу-то позовёшь? Да не дуйся ты на меня, сержант! Искусство требует жертв, тем более что Станиславский был бы вами доволен. Уж больно видок у вас был хороший, да и роль Пилюгин исполнил, как положено, опосля твоего расстрела, Серый! Верю! А вот эту бутылочку уложи в дипломатик свой. Учтите, черти, что здесь чистый. Не дай-то бог, нажрётесь в поезде, тогда точно расстреляю. Хотя, чего я вас тут уговариваю, орденоносцев, блин… Всё, мужики, давайте… С Богом! Мне было приятно служить с вами,
93
«Кардан» (жарг.) – водитель.
Мэйджо
Был у нас НШ. [94] Боевой такой. Прошедший огонь, воды и медные трубы.
Подполковник, повоевавший «за речкой» [95] и послуживший на многих участках Государственной Границы Союза Советских Социалистических Республик.
Хороший мужик, кстати. Нормально вникал в нужды бойцов, прапорщиков и офицеров, за что его любили и уважали практически все те, кто носил зелёные фуражки.
94
НШ – начальник штаба.
95
В Афганистане.
Один только бзик был у товарища подполковника: не переносил он «пиджаков», [96] попавших в пограничные войска. Ну, вот не любил он их и всё!
***
А ещё у нас был лейтенант Петя (фамилию называть не буду, ибо Петя уже давно полковником стал, да и не Петя он, конечно, а это так… псевдоним…)
К сожалению, Пете выпала суровая участь быть именно «пиджаком»…
Драл Петю НШ нещадно.
Особенно не любил он, когда Петя в официальной обстановке не совсем по уставу обращался к нему, другим офицерам и своему личному составу.
96
«Пиджак» (жарг.) – офицер-двухгодичник.
– Товарищ лейтенант! Я уже сколько раз вам говорил, что нет в уставе слова «можно»! Уже который раз подходите ко мне и спрашиваете «можно?» Я для тупых ещё раз объясняю, что можно Машку через промокашку, да ещё и козу на возу!! А в уставе есть только слово «разрешите»! Чего вы ко мне заходите с гражданской просьбой «можно зайти»? Запомните, лейтенант, что в стародавние времена гусары даже к дамам в интимной обстановке обращались: «разрешите ввести», и только по желанию дамы и ответа «вводите» они могли произвести какие-то действия, а вы входите ко мне в кабинет как к себе домой, да ещё и спрашиваете можно ли, мать вашу растак!
Эта тирада была знакома каждому офицеру и прапорщику, которые подпадали под слово «можно».
Петя краснел, стеснялся, но привычки своей «пиджачной» не терял.
***
Мандатная комиссия. Молодых пограничников распихивают по учебным заставам. Всё как всегда. Курсанты Ивановы распределяются в подразделение НЗ Иванова, Бобровы и прочие бойцы с фамилиями грызунов идут на заставу, которой
командует старший лейтенант Бобёр и прочая и прочая… Группы бойцов заводили, быстренько опрашивали, а потом распределяли.В кабинете НШ сидели человек 8 офицеров разного ранга, начиная от капитана начмеда, начальников служб и заканчивая начальником тыла.
НШ был настроен благодушно, тем более что близился конец «мандатки» и завершался рабочий день, и… тут на сцену выступил Петя (он последним был со своими бойцами).
В этот день Петя был в ударе. Он решил, что уж сегодня-то точно не нарушит устава, тем более в присутствии своих бойцов.
Зайдя в кабинет начальника штаба Петя сразу же задал вопрос:
– Товарищ подполковник, можно? Э-э-э…. Разрешите вам ввести? (в кабинете НШ повисла тишина).
– Чего?..
– Ввести хочу, товарищ подполковник… Вам… – упавшим голосом проговорил Петя (буква «К» от волнения у него куда-то пропала, ибо в оригинале было «к вам»)…
Я уж не знаю, чего там подумал НШ, может быть, вспомнил про гусарскую байку, а может, просто одурел от такого обращения, но он отчётливо разрешил: Вводите!
Через полчаса весь отряд валялся по окраине родной Советской земли.
Валялся и НШ. Кажется, никто, как он, не ржал над будущим полковником…
Мэйджо Старая пластинка
За глаза его называли просто психом.
Ну, скажите мне, кто ещё будет тащиться, как сейчас говорят, от «Самоцветов», Ободзинского, или «Синей птицы», когда у всех на слуху «Бони М», или «АББА»?.. А потом ещё и итальянцы появились со своей «Феличитой»…
Саша был старшиной военного оркестра.
Суровый мужик. Драл «джаз-банду» Саня, как положено. Полы в клубе всегда надраены, как на праздник, все партии выучены назубок, а если Саша выходил на плац по понедельникам… Да ещё и зимой…
Зимой в каждую «трубу» должны вливаться грамм по 5-10 спирта, дабы амбушюры не примерзали к губам, сопли в пистонах не замёрзли, а выдуваемый звук был наичистейшим.
Саня, честно сказать, иногда игнорировал эти правила и отправлял духовой спирт прямо в себя.
На «Встречном марше» Саня вёл себя смирно. Когда развод заканчивался, и следовала команда «…К торжественному маршу!» и играли «Прощание Славянки» Сашка начинал уже потихоньку распоясываться. Он первую трубу играл. А первая – она всегда первая.
Саня стоял перед своей бандой и нёс такую чушь… У музыкантов эта чушь называется вариациями.
***
В ту, декабрьскую ночь я пришёл из наряда.
Дежурный тихонько сказал: «Псих не в порядке. Уезжать ему, а он приклеился к радиоле как дурак…»
Из Ленинской комнаты неслась Лариса Мондрус: «…тихим шорохом прибоя, обручил меня с тобою синий лён… Вновь мне сердце растревожил, на глаза твои похожий синий лён…»
Эту песню на кругозоровском синем пластике Саша крутил очень редко. Да и не нужна была она никому, кроме него. Саша изредка ставил её и прятал потом…
– Алё, бля… Кто там? Пусть сюда идёт.
Как и любой музыкант, Саша нормально слышал диссонирующие звуки, поэтому и заорал, призывая к себе:
– А, это ты… А я тут это… уезжаю…
Сказанные совершенно бессвязно слова старшины меня нисколько не удивили. Я ведь знал, что он псих.
Саша сидел в парадке и шапке, а рядом с ним валялся чёрный кейс-дипломат. Фуражку Саня положил на стол и тупо смотрел на неё.
– Послушай, женатик, а тебя твоя баба ждёт?
Он спросил это неожиданно, как выстрелил.