Разговоры беженцев

Циффель. Зачем вы давали ему говорить?

Калле. Потому что он был прав, когда говорил, что не имеет ничего общего с тем, что производит, - какой-нибудь рабочий на велосипедном заводе тоже не имеет ничего общего с велосипедом. Он, как и мы, был против того, чтобы люди не имели никакого отношения к тому, что они производят. Мы наверняка знали, что работаем на войну, раз уж мы вообще работаем. Ведь если велосипед - предмет сам по себе безобидный - не может быть переправлен через границу, потому что там рынок перенасыщен велосипедами, то в один прекрасный день через границу переправляется танк, это же ясно. Некоторые люди говорят, что экономика и торговля - занятия гуманные, негуманна, дескать, только война. Но, во-первых, и экономика и торговля сами по себе негуманны, а во-вторых, у нас эти занятия ведут к войне. Тогда они говорят, что война должна быть гуманной. Воюйте, но только не против гражданского населения! Воюйте, пожалуйста, пушками, но не применяйте газов! Говорят, американский конгресс ограничил прибыль от производства вооружений десятью процентами, и притом в законодательном порядке. С таким же успехом конгресс мог принять законопроект об ограничении потерь на войне десятью процентами. Варварство порождает варварство, а войну порождает экономика. Простите, что я увлекся политикой.

Циффель. Культура вообще никак не связана с экономикой.

Калле. К сожалению.

Циффель. Что значит - к сожалению? Говорите яснее. Я ученый и поэтому туго соображаю.

Калле. Я пошел в народный университет. Долго колебался, чем мне заниматься: Вальтером фон дер Фогельвейде, химией или флорой каменного века. С практической точки зрения это было все равно - в жизни я ничего из этого применить бы не мог. Вот вы, изучая физику, всегда имели в виду свой заработок и приобретали лишь те знания, которые можно впоследствии продать. Для тех, кто учился со мной, речь шла только об образовании и о том, в какую сторону направить свое развитие.

Циффель. И какое же вы направление избрали?

Калле. Я остановился на Вальтере фон дер Фогельвейде. Сначала все шло хорошо, но потом я остался без работы и потому к вечеру очень уставал. Пришлось бросить занятия. Лекции были безвозмездными, они ничего не стоили и ничего не приносили, но томик издания "Реклам" стоил столько же, сколько дюжина сигарет. Может быть, у меня не та конституция и потому у меня сил не хватило, чтобы преодолеть все трудности. А вот сын моей квартирной хозяйки постепенно вызубрил весь растительный мир, он обладал железным упорством, ни разу не сходил вечером в кино или прогуляться, а только и делал, что занимался, и это ему даже повредило, ему понадобились очки, которые мешали ему работать на токарном станке, впрочем, это в конце концов было все равно, потому что он остался без работы.

Циффель. Как вы сказали, только от вас зависит, получите вы образование или нет. Я уверен, что сын вашей хозяйки мог бы добиться еще большего. Он наверняка не полностью использовал свое время, а если бы он подумал, то убедился бы, что ему случалось сидеть в уборной без книги, а иногда и отвлекаться во время чтения. Пусть он отвлекался хотя бы только на три секунды, но сложите вместе все эти перерывы, сосчитайте, сколько таких отвлечений от чтения за двадцать, за тридцать лет - и выйдет целая неделя упущенного времени! Растительный мир так велик, это колоссальная область, чтобы получить исчерпывающие знания, нужно быть страстно увлеченным этим предметом, в особенности механику, у которого есть и другие дела. И вы совершенно не правы, когда ставите вопрос о том, дают ли знания какие-нибудь доходы, потому что тот, кто не стремится к науке ради самой науки, пусть лучше не тянется к ним - у него ненаучный склад ума.

Калле. Когда я начинал учиться, я такого вопроса и не ставил.

Циффель. Значит, у вас было призвание, и наука не имеет к вам претензий. Вы были вправе до самой старости слушать лекции о Вальтере фон дер Фогельвейде, а с этической точки зрения вы стояли даже выше профессора, читавшего вам лекции, потому что тот все же зарабатывал своей наукой деньги. Жаль, что вы не выдержали до конца.

Калле. Не знаю, имело ли смысл продолжать. К чему развивать в себе чувство прекрасного, глядя на картины Рубенса, - ведь потом встречаешься с девушками, у которых у всех одинаковый цвет лица, испорченный на фабрике. Сын моей хозяйки изучает растительный мир, а у нее самой нет денег на кочан капусты!

Циффель. Подведем итог: если в какой-нибудь стране тяга к образованию приобретает столь героический и бескорыстный характер, что привлекает всеобщее внимание и расценивается как высокая добродетель, то это бросает тень на репутацию данной страны.

Вскоре Циффель и Калле попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.

8

Перевод Е. Иоффе.

О понятии "доброта". Немецкие зверства. Конфуций о пролетариях.

О серьезности

Калле. У слова "добрый" какой-то противный привкус.

Циффель. У американцев для доброго человека есть свое словечко "sucker", произносится "саккер". Чтобы его правильно произнести, надо сплюнуть сквозь зубы. Точное его значение: молокосос; простак; неудачник, попавшийся на удочку; жертва шарлатана, которому надо заработать.

Калле. Лучше всего представить себе "пекаря с открытым добродушным лицом" рука об руку с литейщиком, "поблескивающим белыми зубами", - тогда это все становится достаточно ясным. В сущности, добры только те, кого не принято считать людьми из порядочного общества. Текстильщики нас одевают, батраки - кормят, пивовары - поят, каменщики и металлисты строят нам дома, наборщики нас просвещают - и все это, как известно каждому, за гроши. К такой самоотверженности не призывает даже нагорная проповедь.

Циффель. Кто говорит, что они добрые? Вот если бы они были довольны тем, что им платят гроши, и счастливы тем, что нам живется хорошо, - тогда бы они были добрые. Но это не так.

Калле. Не прикидывайтесь дурачком. Мне стоит только задать вам вопрос: скажите положа руку на сердце, что же им, по-вашему, радоваться этим нищенским заработкам?

Циффель. Нет.

Калле. Значит, вы не хотите, чтобы они были добрые? Или прикажите им быть добрыми только в нерабочее время, например по отношению к котенку, который не может слезть с дерева, то есть когда им это ничего не стоит.

Циффель. Я никому бы не посоветовал поступать по-человечески, не соблюдая величайшей осторожности. Слишком большой риск. В Германии после первой мировой войны появилась книга с сенсационным названием: "Человек добр!" - и я тотчас же почувствовал тревогу и только тогда успокоился, когда прочел в одной рецензии: "Человек добр, а телятина вкусна". С другой стороны, мне вспоминаются стихи одного драматурга, моего школьного товарища, в которых доброта не выставляется как нечто героическое. Там сказано так:

На стене висит японская скульптура

Резная из дерева маска злого духа, покрытая

золотым лаком.

Я сочувственно рассматриваю

Набухшие вены на лбу, свидетельствующие,

Как это тяжко и трудно - быть злым.

В связи с этим мне хочется задать вам один вопрос: как вы относитесь к немецким зверствам? Кстати, у меня есть возражения против слова "немецкий". "Быть немцем - значит быть основательным" - натирая полы и истребляя евреев. "В каждом немце сидит профессор философии". Если б прилагательное "немецкий" употребляли, только чтобы отличать немцев от других наций, - это бы полбеды, но вы ведь знаете героически кровожадный тон, которым оно произносится. Я бы не удивился, если бы немец, побывав в Париже, под Сталинградом и в Лидице, испытал наконец потребность назваться другим именем. Как же ему начать новую жизнь, если каждый его знает? Чтобы отличать себя от других наций, мы могли бы назваться, скажем, страной номер девять, Девятией, девятьянами, с девятской душой или что-нибудь в этом роде. Но и тогда пришлось бы время от времени менять номер, чтобы он вновь не приобрел героического звучания. На что это похоже, когда каждый олух задирает нос, словно это он написал "Страсти по Матфею" или "Веселую вдову". Я несколько отвлекся. Я хотел только спросить вас: верите ли вы в немецкие зверства?

Калле. Да.

Циффель. И не думаете, что это пропаганда?

Калле. Чья? Союзников?

Циффель. Союзников или самих нацистов.

Калле. Я безусловно верю тому, что в немецкой армии господствует жестокость. Хотите подчинять и грабить - бейте, пока не отобьете кулаков. Уговорами и заигрыванием вы не заставите человека отдать вам свое добро. Ничего он вам не отдаст, как бы вы его ни умасливали.

Циффель. "В немецкой армии господствует жестокость" - согласитесь, это двусмысленно.