Разгром Японии и самурайская угроза

Бой за деревню Сыквантунь и Нежинскую сопку отличался большим кровопролитием: за один день русские потеряли 3280 человек, в том числе 112 офицеров (особенно велики оказались потери во время атаки на утраченные позиции), японцы — 1291 человека.

Самым решающим образом повлиял на Куропаткина в намерении продолжать сражение за обладание Ляояном генерал Бильдерлинг. В 6 часов 21 августа он доносил командующему Маньчжурской армией: «Поздно вечером и ночью войска наши были сбиты из Сыквантуня и очистили даже позади лежащие сопки».

Не задумываясь, командующий армией на клочке бумаги, подписанном командиром 17-го корпуса, наложил резолюцию, которая гласила: «Очень печально. Ввиду отступления Штакельберга приходится принять решение отступать к Мукдену и далее. Там собраться, укомплектоваться и идти вперед». Сразу же всем командирам корпусов были немедленно отданы соответствующие указания.

Маршал Ояма в это время, испытывая большие трудности в согласовании наступательных действий своих армий и чувствуя, что они выдохлись в атаках на Ляоянские позиции русских, решил с утра отвести 1-ю армию генерала Куроки за реку Тайцзыхэ. Более того, японский главнокомандующий считал, что Ляоянская операция не удалась. То есть в сражении за Ляоян намечалась длительная передышка. Однако приказ Куропаткина о дальнейшем отходе русских войск на два часа опередил уже намеченное отступление японских войск.

Британский генерал Гамильтон, находившийся в тот день при штабе Куроки и наблюдавший за ходом Ляоянского сражения из штаба 1-й императорской армии, записал в своем дневнике, что, «в то время как судьбы Японии лежали на весах, начинается отступление к Мукдену».

Участник ляоянских событий А. Любицкий, который, помимо своих служебных офицерских обязанностей, заведовал еще полевой фотографией (службой) штаба командующего Маньчжурской армией, оставил интересные мемуары. В них он пишет о своем пребывании в городе Ляояне и сражении под его стенами следующее:

«Бой между тем шел по-прежнему с переменным счастьем для нас и японцев…

На самом левом фланге действовал генерал Орлов, имевший в своем распоряжении 16 батальонов пехоты.

К вечеру сбитые с горки войска наши вторично ее заняли, и можно было думать, что еще немного, и Куроки будет разбит…

Ночью было получено поразившее всех известие: генерал Орлов ранен и оставил свой отряд, а начальника его штаба якобы унесла лошадь, испугавшись взрыва снаряда, от 16 батальонов не осталось почти ничего.

Командующий армией тут же отдал приказание об общем отступлении и с востока, и от Ляояна к Мукдену.

Весь следующий день мы (Куропаткин и его штабные офицеры. — А..Ш.) объезжали под ружейный рокот и грохот орудий передовые части корпусов, прикрывающие отступление от Янтая на север; раненых везли в убийственно тряских линейках, двуколках и несли на окровавленных носилках навстречу нам. Легко раненные кое-как плелись сами, хотя и тяжело раненные, пока имели силы, предпочитали ползти ползком, чем ехать на невозможно тряской двуколке…

Вечером командующий армией остановился перед двумя полками, плохо себя зарекомендовавшими во время боя, и обратился к ним с грозной речью, которую закончил требованием, чтобы они в ближайшем же бою кровью смыли свой позор, в противном же случае грозил войти с представлением к Государю об их расформировании. Наши войска между тем отступали по всему фронту. Говорят, что, оставляя Ляоянские форты и укрепления, облитые кровью своих и противника, солдаты плакали. Тем не менее отступление велось в порядке, а преследующему врагу давался сильный отпор…

Вся дорога (войска отступали по восьми дорогам от Ляояна на Мукден) колыхалась, как море, запруженная бесконечным числом обозов, орудий, пехоты и кавалерии».

В ночь на 24 августа русские войска вышли из боя и оставили все свои позиции под Ляояном. Отход совершался под прикрытием сильных арьергардных отрядов и конницы на флангах. Очевидец отступления русских войск к Мукдену так описывал эту картину:

«Мандаринская дорога на всю свою ширину, да еще расширенная движением по окаймляющим полям, была вся запружена. Постепенно обозы и парки всех корпусов, которым были назначены дороги к востоку от железной дороги, стянулись на эту единственную дорогу. Часто можно было видеть повозки бок о бок, в 5 или 6 рядов, ожидающие, со свойственным русским терпением, своей очереди двинуться вперед. Всевозможные батареи, инженерные, телеграфные и понтонные повозки, полевые артиллерийские парки и обозы всякого рода, санитарные и продовольственные, сбились в кучу. Между ними пехота в одиночку или частями, конюха, зачастую с заводными лошадьми, мулы, ослы, рогатый скот — все старались пробиться к северу. Околевающий или павший скот и лошади, валявшиеся у дороги, не увеличивали привлекательности зрелища.

По правде сказать, русские не щадили усилий, чтобы упорядочить движение. Были устроены посты, и где было нужно — имелась военная полиция. Но на каждом мосту и в каждой деревне происходили задержки на многие часы и ужасный беспорядок. В довершение всего дороги, за день до этого твердые, как камень, были превращены проливными дождями в болото, в которое повозки погружались до осей и часто там застревали. Много лошадей пало от напряжения.

Но всего страннее было царствовавшее всюду молчание. Правда, что оружие, снаряжение, упряжь и повозки русских в то время производили мало шума. Но факт тот, что русский всегда спокоен и терпелив, привык к беспорядку и всегда найдет из него выход».

Японцы не смогли организовать эффективного преследования и были рады, что так легко отделались от русских. Попытка преследовать отходивший русский арьергард обернулась для японцев ночной штыковой контратакой у железной дороги. После того как арьергарды Маньчжурской армии перешли реку Шахэ, всякое соприкосновение с неприятелем прекратилось. Отойдя от Ляояна на 50—60 километров, русская армия стала закрепляться на позициях под городом Мукденом — столицей Маньчжурии.

В оставленном Маньчжурской армией городе Ляояне, на его железнодорожной станции, в руки японцев попали большие запасы военного снаряжения, продовольствия, боевых припасов. Все это многие месяцы днем и ночью доставлялось воинскими эшелонами из России, поскольку официально считалось, что именно Ляоянские укрепленные полевые позиции станут «камнем преткновения» для сухопутных сил Страны восходящего солнца в ходе всей войны.

В Ляоянском десятидневном сражении японцы, по их данным, потеряли почти 24 тысячи человек (600 офицеров и 23 243 нижних чина). Это было намного меньше потерь осадной 3-й армии Ноги в боях на ближних подступах к крепости Порт-Артур и во время ее первого штурма.

Потери русской Маньчжурской армии в Ляоянском сражении составили 541 офицер и 16 493 рядовых и унтер-офицеров, из них убитыми были менее трех тысяч.

Русская армия избежала запланированного разгрома, сама нанесла большие потери противнику, но потерпела поражение в моральном отношении. Отступать непобежденному солдату и его командиру было тяжело во все времена. В ходе Русско-японской войны подобное явление «сопутствовало» российскому воинству начиная с приграничного сражения на реке Ялу и боя за Цзиньчжоу. Трудно найти воспоминания участников тех военных событий, которые бы с горечью не писали об этом.

Большинство русских офицеров и подавляющее большинство рядовых русских солдат дрались и умирали там, где им приказывали, мужественно сражаясь и тем самым отстаивая честь и боевые традиции армии России. Но вся беда заключалась в том, что их жертвенность оказывалась в итоге напрасной. Под Ляояном солдаты и офицеры Маньчжурской армии желали драться. Участник Ляоянского сражения полковник В.А. Апушкин писал:

«…Боевое воодушевление было недостаточно только там, где были начальники, равнодушные к славе и пользе Отечества, — „панические генералы“, презиравшие свои войска и презираемые ими, грубые, надменные, невежественные, заботливые о себе и незаботливые о войсках».