Разночинец

– Когда приведут оленей, проводников и соберут припасы, золото отдам.

– Договорились.

– А с медведем как?

Ойгерен махнул рукой:

– Скажем ему, что другие его убили. Маску дам.

Оригинально!

Он хотел было пойти назад, но меня неожиданно разобрало любопытство.

– Ещё вопрос, – шаман подозрительно нахмурился. – Почему сиркуль выгнали по-разному?

– А-а, молодец, хороший вопрос. Первый был дух предка. Из другого стойбища она, там дед умер. Не смог в небо уйти, бродил, мучался, нашёл внучку и привязался. Я отделил его, накормил свежей кровью оленя и помог в воздух подняться. Теперь легко ему. Сыт и в небе. А второй – приблудный дух, вредный, фучхи. Издалека приходят, ищут, комы бы навредить. Вторая женщина – это первой мужа сестра. Фучхи ей внушил, что медведь придёт, чужого духа заберёт. Чуть святилище не испоганила, дура. Духа надо жертвой выманить. Оленя можно зарезать или зверя лесного добыть, свежей крови нацедить. Женщин разве в жертву приносят? Кто детей родит?

Разумно.

– В таком случае, вы можете сказать всем, что медведь был чужим духом. Вредным. Мы догадались и как раз не пустили его в ваше святилище. Защитили таким образом.

Шаман слегка откинул голову назад и посмотрел на меня с уважением:

– Э-э-э... Ты тоже шаман, а?

Ну, если возбуждение интереса к урокам истории среди недорослей является мистической сверхзадачей...

– Немного.

– Хорошо! Так скажем!

Сообщение о том, что мы с Ефимом вовсе не осквернители, а в некотором роде даже спасители местного святилища, вызвало очередной энтузиазм у собравшихся. Заодно (раз уж пришли) было решено накормить кровью этого медведя своих родных духов и устроить небольшой праздник для предков. Ну и для себя, само собой. Хотя, разделывая медведя, эвенки на всякий случай всё равно каркали – для отвлечения медвежьего внимания – типа, это всё вороны, мы тут вообще не при делах.

* * *

Сильно рассиживаться на этом капище мы не хотели, а шаман, понятное дело, поскорее хотел получить своё золотишко, и два этих вектора удачно были направлены в одну сторону, усиливая общий результат. Через час мы с Семёном были усажены на специальных верховых оленей, ещё на трёх сидели проводники, а на шести – закреплены какие-то тюки и свёртки.

Проводники по-русски говорили тоже. Но гораздо хуже шамана, что заставило меня заподозрить в нём опыт обучения в городской школе или даже гимназии.

Перед самым выездом по поводу нас с Ефимом состоялся какой-то спор, результатом которого было выделение нам от щедрот стойбища двух широких меховых штанов и двух меховых же парок, поскольку наша одежда была признана слишком несерьёзной для надвигающейся осени. Если со штанами было всё понятно, то конструкция курток показалась мне крайне непривычной – с отдельной вставкой на груди. Зато, благодаря хитрой вставке, меховая куртка худо-бедно налезла даже на Ефима. Доберёмся до этой таинственной деревни (надеюсь, нам-таки удастся устроиться на зиму), и надо будет всерьёз зимними вещами озаботиться. С местными морозами да пронизывающими ветрами шутки плохи. Я вручил шаману свой «подарок», и мы отправились.

Эвенки, вопреки моим опасениям, оказались ребятами весёлыми и даже компанейскими, и при этом, не в пример многим туземным народностям, очень чистоплотными. Проводники выбирали путь в обход топких мест и скальников, стараясь по возможности двигаться по сравнительно ровным участкам. Олени бежали не особенно быстро, зато всё время, покрывая за день весьма приличные расстояния.

За меховую одежду мы были крайне благодарны – если день можно было ехать ещё по-старому, и когда припекало солнце, становилось даже тепло, то ночью мы наряжались во всё возможное, а Ефим досадовал, что гачи штанов коротковаты, ноги стынут, и старался пристроить их поближе к костру.

Мы удалялись от стойбища на северо-восток, впрочем, на второй день я потерял надежду запомнить маршрут и вряд ли смог бы самостоятельно вернуться в исходную точку. Вокруг простирались километры совершенно дикой природы, не подающей никаких признаков присутствия человека. Понятно, что никакими полицейскими чинами тут отродясь и не пахло, но я начал сомневаться и в существовании деревни в принципе. Как говорится: а был ли мальчик? В моём будущем подобные места было принято называть глухими чигирями, и мне со своими бытовыми представлениями казалась нереальной бытность деревни, к примеру, без дорог. Деревня – это же телеги, перевозка сена, зерна и прочего – так? Потом, торгуют они с кем-то? Ну, хоть немного? Дороги где?

На третий день (мы же как бы всё ближе) я не вытерпел и на привале про дороги-таки спросил.

– Нет, долога нету, – помотал головой старший из проводников, Чипича. – телега не ехать. Только лосадь. Толба везут, да. Сумка такой. Мех мала-мала толгуют, цяй покупают, полох. Мала толгуют. Всё сам себе делать могут. Цюзых не люби.

– Староверы, похоже, – пробормотал я больше про себя, но Ефим услышал:

– Староверы, Семён Семёныч, они тоже разные бывают. Лишь бы не хлысты да не дырники. А нормальные которые – так пущай и двуперстием крестятся, Бог у нас един.

Будем надеяться. Не хотелось бы в такую даль зря стаскаться. К тому же, проводники в саму деревню лезть не очень хотели, и оленей заберут. Что будем делать, если нам от ворот поворот покажут? К перспективе добраться из этой глухомани до любого поселения без чужой помощи я относился весьма скептически.

К вечеру четвёртого дня наше путешествие окончилось в небольшой долине, носящей явные следы сельскохозяйственной деятельности – уж квадраты полей, даже присыпанные первым тоненьким снегом, я могу узнать.

– Смотли, Семёна, – шептал проводник, затаившись за еловой порослью на въезде в долинку, – вон тама, видися – сабол из палка?

Забор я видел. Очень даже внушительный забор. И даже не из «палка», а из серьёзных брёвен с заточенными верхушками – частокол. И даже конструкции по углам навроде сторожевых вышек. И ворота такие, что без тарана не взять. Перед воротами, кстати, дорога была – заворачивающая к полям, малоезжая, но ухоженная. За частоколом виднелись крыши добротных домов, в глубине просматривалась башенка деревянного храма с деревянной же чешуйчатой луковкой над ней.

– Всё, туда иди, мала-мала двель стуци, – напутствовал меня Чипича. – Пласяй.

– Прощай, не поминай лихом, – я пожал эвенку руку и нашарил в кармане свёрточек с золотом, на который у меня была основная надежда. – Пошли, Фима.

Первое, что произошло, когда мы постучались в глухие ворота – по ту сторону раздалось низкое угрожающее рычание. Собаки. И, судя по голосам, не мелкие.

Со стороны левой «вышки» металлически щёлкнуло:

– Чего надо?

Тут Ефиму удалось меня до некоторой степени поразить. Он сдёрнул с головы шапку и перекрестился самым что ни на есть старообрядческим двуперстием:

– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу... – и замолчал. Я автоматически повторил за ним жест – скорее от неожиданности, честное слово.

– ...и ныне, и присно, и во веки веков, аминь, – через паузу откликнулись с вышки.

Я смотрел на Ефима, подняв брови.

– Здороваются они так, – шепнул он, – как в монастырях.

– Эва! Хоть бы предупредил.

На другой вышке тоже сухо щёлкнуло:

– Вы, там – без фортелей! На мушке вас держим. Заходите по одному. Впусти их, Савватий.