Разночинец

— Несомненно, Лев Сергеевич! Несомненно! — рассеянно кивнул я и задумался.

Так чего ему надо, собственно? Чего он меня обхаживает? Самовары, разговоры задушевные… Наверное, я скоро всё узнаю.

— Вы, Семен Семенович, удивительный человек! — заявил вдруг местный ревизор, присев на табурет и выставив вперед сапог мягкой кожи. — Никогда не встречал подобного вам!

— Чем обязан такой приятности? — извлек я из себя идиотскую фразу, которую посчитал в данной ситуации уместной. Судя по лицу Льва Сергеевича, я попал где-то рядом. Здешние речевые обороты отличались от привычных весьма сильно и порой ставили меня в совершеннейший тупик.

— Да вот сами посудите, — развел руками Ахвердов. — Образованный человек, а языков не знаете. Да и вообще много чего не знаете. Можно, конечно, эти странности списать на вашу травму, что на иркутском пожаре получили. Но… — тут он замолчал. — Но ведь всего остального вы не забыли. Научные открытия, что только недавно стали известны публике, известны и вам. То есть, выпадение памяти у вас частичное, хотя ни матери, ни отца, ни места прописки не помните. В столицах вы не проживали, мы это проверили. И в губернских городах тоже. Странно-с…. Быть может, вы сын помещика, живущего отшельником на лоне природы, который имеет средства дать отпрыску лучшее образование на дому. Хотя… ваше правописание… Опять неувязочка. Пишете вы хуже иного извозчика. Хотя это и ненаказуемо.

— А раз ненаказуемо, Лев Сергеевич, — забросил я удочку, — то, что я тут делаю?

— А ведь это не самое странное в вас, — местный ревизор ожидаемо проигнорировал мой вопрос. — Вы, Семен Семенович, не затронуты тленом нигилизма, которым поражено наше общество. Как вам удалось избежать этого, будучи человеком разносторонне развитым? Ведь в определенных кругах этакая фронда считается делом обязательным, а патриотизм — напротив, презренным и низменным. Отрадно, что вы не таковы.

— Я совсем не таков, — совершенно искренне уверил я его. — Я свою Родину люблю и ею горжусь. А всех этих бомбистов искренне почитаю людьми слабоумными и недальновидными. Они даже не понимают, к чему ведут нашу страну. Это они по глупости и недостатку знаний, Лев Сергеевич.

— А к чему они ведут страну? — впился в меня пристальным взглядом старичок в черкеске. Вот и вылезла волчья сущность наружу. Глаза — как два пистолетных ствола.

— К большой крови ведут, Лев Сергеевич, — пояснил я. — К очень большой крови. На что французы, нация культурная, а и то гильотину придумали. Сколько людей казнили на ней! В Вандее бретонской множество народа невинного извели.

— Так им на кровь плевать, — заинтересованно посмотрел на меня Ахвердов. — Они ведь жизнь человеческую ни во что ставят. Но почему же они глупы? Там немало людей образованных и весьма в истории сведущих.

— Потому как Демулены, Мараты, Дантоны и Робеспьеры непременно попадут на ими же придуманную гильотину, — терпеливо пояснил я. — Революция всегда пожирает своих детей, Лев Сергеевич. Вам ли не знать? А потом неизбежно приходит Наполеон, который и вовсе кровушку будет лить реками. После его войн мужиков во Франции сколько осталось? А совсем скоро, словно черт из табакерки, выскочат пруссаки, которых надменные французы называли колбасниками и глупыми Михелями, и громят их почем зря. Я своей стране такой судьбы не желаю! У нас все гораздо хуже пойдет. Мы ведь в России живем. Русский бунт — он бессмысленный и беспощадный. У нас не Наполеон придет. У нас Емельян Пугачев придет, и полстраны в пепел превратит.

— Интересный вы человек, — с сожалением протянул Ахвердов. — Даже жаль, что выпустить вас придется.

— Почему это жаль? — несказанно удивился я. — Очень даже не жаль. Мне тут, знаете ли, надоело до чертиков. И еда у вас дрянь дрянью.

— Так у нас тут, батенька, тюрьма, а не ресторан «Эрмитаж». Я бы с вами еще побеседовал, была бы моя воля, — старик подпер щеку кулаком и внимательно посмотрел на меня. — Удивительное в вас присутствует здравомыслие, а ведь человек вы довольно молодой, хоть и память потерявший. Чем на воле заняться думаете?

— Не знаю пока, — совершенно искренне ответил я. — Для меня тут все новое. Я же как заново родился. Осмотреться надо.

— Ну, что же, сударь, — одобрительно покачал головой Лев Сергеевич. — Осмотритесь. Денег у вас не то, чтобы много. Я вам сто рублей дам на первое время.

— Ну, что вы! — засмущался я. — Не стоит! Я не хочу вводить вас в расходы.

— Так вы же мне их потом вернете? — задорно подмигнул старик. — Не может быть, чтобы не вернули. Заодно и свидимся еще раз.

— Ну, если только с отдачей, — ответил я. Деньги были весьма кстати. Да и дает он мне их, хитрая сволочь, чтобы иметь возможность последующего контакта. Не доверяет до конца и правильно делает.

— А я ведь даже не представляю, где бы вы, сударь, познания свои могли применить, — сказал вдруг ревизор. — На службу вас не возьмут, потому как… э-э-э… по понятным причинам. К купеческим делам у вас сноровки нет. Ремеслу вы не обучены. Не те у вас руки. В черную работу только если? Бурлаком или грузчиком? Или на завод подмастерьем? Но вы же ведь не пойдете. М-да, сударь… Задали вы старику загадку. Если вдруг надумаете, вот вам записочка в Яхт-клуб. Должность там небольшая, но первое время крыша над головой будет, еда и копеечка какая-никакая.

— А когда я уйти отсюда могу? — спросил я с замиранием сердца, пряча записку в карман.

— Да хоть сейчас, — развел руками Лев Сергеевич. — Или, если хотите, можете тут переночевать.

— Нет-нет! — спешно вскочил я с койки. — Сейчас! Немедленно!

— Ну, сейчас так сейчас, — по-отечески улыбнулся ревизор. Так по-доброму улыбнулся, собака, что я чуть было не прослезился от умиления.

— Приказ уже третьего дня подписан и через канцелярию проведен. Вы теперь перед законом чисты. Вещи свои получите и бумаги, да и идите с богом. Вот вам сотня, спрячьте подальше. Тут, в столице, не то что в Иркутске. Полный карман вмиг подрежут. Народец по окраинам скверный!

Я вышел за ворота Петропавловской крепости уже через час. Мне сегодня везло, и на небе не было ни облачка. Нечастое дело в дождливом, болотистом Питере. Я перебрался на Петроградскую сторону, оттуда на Васильевский остров, а оттуда — на материк. Не люблю я эти острова, пропади они пропадом. Не в моем положении. Если что, и не сбежишь, загонят, как зайца.

Петербург, в котором я в прошлой жизни бывал не раз и не два, оказался смехотворно мал. Многих знаковых зданий в центре и вовсе не нашлось на своем месте. Там, где в бытность мою в этом городе восхищал архитектурой Зингер, сейчас стояло какое-то безликое здание, совершенно не цеплявшее взгляда. Те кварталы, которые я привык считать историческим центром, оказались застроены какими-то халупами, и по здешним меркам являлись самыми что ни на есть окраинами. А за ними и вовсе начиналась частная застройка и огороды. Ух ты! Я и не заметил, как весь город наискосок прошел. Как выяснилось, за Обводным каналом Питер уже почти что заканчивался. Здесь стояли какие-то склады и фабрики, а за ними раскинулись луга и пустыри, заросшие бурьяном. М-да… Надо двигать назад. Что-то разогнался я. Поесть бы!

Я осмотрел себя критическим взглядом, вздохнул и поплелся в трактир для извозчиков, что попался мне на пути. Идти в местную ресторацию мне не с руки, не пройду фейсконтроль. Да и денег жалко. Поем тут, тем более что до заветной вывески осталось метров сто, не больше. После тюремной баланды я не стану капризничать. Закажу жареного поросенка! И гурьевскую кашу! И расстегай! И икру черную! Она тут должна быть дешева. И ботвинью! Я ведь в жизни не ел ботвинью и даже не знаю, что это такое. Я прыснул от смеха, представив себя делающим такой заказ в трактире для извозчиков и приказчиков с ближайшего рынка. В дурдом ведь отвезут, или просто в шею погонят.