Разомкнутый круг

– Видите, большой палец с боку покраснел? – Халат снова распался на две части, потому как был завязан лишь на поясе.

«Ой!» – вздрогнул Максим.

Произведя нужный эффект, княгиня запахнула халат и придержала руками.

– Разотрите мне палец, – велела она, – да не так сильно жмите, медведь вы этакий…

Через неделю после бала на плацу конногвардейского полка к Рубанову с таинственным видом подошел Григорий Оболенский. Взяв под руку, отвел в дальний угол и, оглядевшись – нет ли кого поблизости, прошептал:

– Господин корнет, требуется ваша помощь…

– А чего тихо говоришь?

– Ай, ай! – замахал руками князь и опять закрутил головой. – Вдруг кто услышит? Тогда все сорвется. Пока я особо не афиширую мероприятие… – Чего так удивленно глядишь, Рубанов? Пора и конногвардейцам размяться! – расправил он плечи.

– Да в чем дело-то, скажи ради бога. И не крути пуговицу на шинели, это тебе не купчихин сосок…

– Ха-ха! Хм! – прихлопнул рот ладонью Оболенский. – Тихо, тихо, – кому-то посоветовал он и вновь огляделся по сторонам. – Сегодня лезу в окно к младшей Страйковской… вроде бы она не против, чтоб ее похитили и тайно обвенчались.

– Так ты влюбился, князь? – хлопнул его по плечу Рубанов.

– Причем здесь влюбился, – обиделся он. – На что только не пойдешь, дабы кавалергардов переплюнуть. Вы с Нарышкиным затихли, самому думать приходится!

– Желаешь обвенчаться, лишь бы уесть кавалергардских корнетов? Стоит ли? – с сомнением произнес Максим.

– Именно стоит! Сегодня в восемь вечера будь дома, но в боевой готовности. Мы с Нарышкиным заедем за тобой, – ушел он к своему взводу.

«Вот чудак! – рассуждал Максим, дожидаясь вечером князя. – Венчаться ради приключения и чтоб говорили в гвардии… Чушь и глупость! Но попробуй-ка отговори…»

Поздним вечером слуга доложил Рубанову, что его на улице ожидают друзья.

– Сударь. Скорее в сани, – зашипел откуда-то из темноты князь.

Рубанов с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, когда глаза его привыкли к темноте и он увидел на санях длиннющую лестницу и голову Нарышкина между перекладин.

– Вот! – тоскливо вздохнул тот.

– Вижу, что «вот», – полез в сани Рубанов.

– А в это время мы с Софьюшкой «Нанину» репетировать должны… Она – Нанина, а я – граф.

– Тише, тише ради Бога, – взмолился Оболенский, – а то Голицына случайно выглянет и чего-нибудь раньше времени заподозрит… Трогай! – велел он извозчику.

– А чего она заподозрит? – кое-как расположился в санях Рубанов. – Подумает – подрабатываем… Едем дымоходы чистить!

Нарышкин грустно хохотнул.

– Да ну тебя, Рубанов. Не до смеха сейчас, – осудил его поведение Оболенский. – Я уже и со священником договорился… А что? Девушка она чувственная, из хорошей семьи, – сам с собой общался князь, – я буду с врагами биться, а она меня дома ждать…

– Первого сынка назови Максимом, – подал голос Рубанов, опять развеселив Нарышкина.

Князь на шутки не реагировал.

– Будто подъезжаем! Тише! Вон тот дом. Остановимся подальше. Стой, тебе говорят, – схватил за плечо кучера и выпрыгнул из саней, громко зазвенев шпорами. – Какое же окно? Что-то кругом свет горит… – задумался он. – Ну что ж, подождем немного. Пойду-ка я до арки прогуляюсь…

– Серж. Однако прохладно сегодня, – помог Максим другу выбраться из-под лестницы и благополучно вылезти из саней. – Чего ты не попытался отговорить его от этой аферы?

– Великим романтиком их сиятельство стал. Кавалергардов обойти захотел… Те – белошвейку, а он – графиню… Ради этого и жениться согласен, – запрыгал Нарышкин, загремев шпорами. – Зябко, однако… Скорее бы, что ли, свою пассию похищал. И зачем ты их познакомил?

Максим поднял бобровый воротник шинели.

– И не подумаешь, что весна через день, – тоже запрыгал он. – Давай лестницу, что ли, с саней снимем, а то вон будочник полюбопытствовать идет.

Маленький худой будочник, высунув нос из бараньего тулупа, подозрительно оглядел господ, затем перевел взгляд на лестницу, пожал плечами и направился в свою полосатую будку.

Ямщик молча дремал на облучке. Заплатили ему прилично, за такие деньги можно и холод потерпеть. Стараясь не греметь шпорами, к ним подошел князь.

– Гаснут окна! Скоро все решится. Эх, выпить бы сейчас! – вздохнул он и опять отправился под арку.

– Ежели мне в таких условиях жениться предложат даже на принцессе – то я непременно откажусь! – дрожащим голосом произнес Нарышкин. – Вызвездило как! Морозец прямо крещенский…

– Чу! – поднял руку Максим. – Со свечой кто-то вышел… Пойду гляну… Увели нашего князя в дом, – через некоторое время сообщил он Нарышкину.

– Похоже, прислуга вышла.

Время тянулось необычайно медленно. Корнеты бегали, прыгали и приседали, но Оболенский все не шел.

– Полночь уже! – с трудом шевелил губами Нарышкин. – Я лучше бы два караула подряд на посту отстоял, нежели здесь мерзнуть… Да над нами вся гвардия ржать будет, когда два трупа утром найдут, – дрожащим голосом говорил он.

Рубанов молча терпел пытку холодом.

– Полагаю, в данную минуту чай с графиней пьет. Когда наконец он ее похитит? Я сейчас сам пойду и выкраду! – начинал злиться Нарышкин.

Ямщик медленно вылез из саней и накрыл лошадь попоной.

– У меня имеется выпивка, коли господа желают… – произнес он.

– Чего же молчал? Еще как желают! – оживился Нарышкин.

При слове «выпивка» будто из-под земли неожиданно вырос будочник.

«Мистика какая-то, – подумал Максим, направляясь к кучеру, – видимо, это слово служит паролем для вызова духов».

– Мало здесь, всего полбутылки, – отшил будочника ямщик, и тот так же неожиданно исчез.

После водки на некоторое время стало теплее. Все окна в доме погасли.

«Сейчас выйдут», – решил Максим, но еще долго никто не появлялся.

Осерчавший будочник под утро стал придираться.

– И чего вы, господа, всю ночь тут прыгаете? Злодейское что надумали? Узнал я вас! Думали, не узнаю… – многозначительно произнес он и высморкался в снег. – Помню, как вы в трактире позапрошлым летом бучу затеяли!.. После того, как меня головой стукнули, память хо-о-ро-шая стала, все помню, – мстительно сипел будочник. – И опять чего-то удумали! Сейчас свистать зачну!.. – пригрозил он.